Роман Любарський. Статті

Эмиль Эбергардович Бургард. Родился в 1869 году в семье обрусевшего немца. Образование начал в Елисаветградском Земском Реальном Училище, закончил - в Рижском технологическом институте. Его отец, пройдя путь от простого рабочего до мастера-механика, объединяет под своим началом несколько мастерских по ремонту сельскохозяйственной техники, а в 1867 году открывает "Завод земледельческих машин и орудий", который позднее превратился в Акционерное общество "Э.Бургард и К°".

В 1913 году завод выпускал около 20 наименований продукции (конные молотилки с приводами, бункера, одно- и многолемешные плуги, маслобойные и мельничные машины, сноповязалки, жатки, корнерезки и пр.). Многие из них были удостоены на курсах и выставках (как в России, так и за рубежом) высших наград. В 1915 году Бургард продает завод некоему Гронфайну из Киева.

Завод Бургарда занимал большой прямоугольник земли (ныне ул. Гоголя и ул.Одесская). До последнего времени на его территории находился учебный корпус и мастерские техникума сельхозмеханизации.

Э.Э.Бургард умер в Кировограде в 1943 году. Похоронен на лютеранском кладбище (ныне не существует). Там же покоились его младший брат и жена Эмилия Павловна.

Неизвестно, проезжал ли по нашим славным краям знаменитый итальянский авантюрист, маг и чародей граф Калиостро. Но то, что в Елисаветграде еще в середине 19-го века поселились итальянцы, доподлинно известно. По данным городской статистики начала 20-го века, проживало их здесь около ста человек. Как таковой сплоченной итальянской общины в Елисаветграде не было. Центрами их общения, культурной и духовной жизни были католический костел и театр. Селились они на разных улицах и жили не так компактно, как, например, греки или евреи.

Из старых елисаветградских газет, архивных материалов и других источников до нас дошли только отрывочные сведения о некоторых осевших здесь итальянцах. Например, семья Мариани держала биоскоп (предшественник синематографа) "Звезда", Чито (на фото слева) и Пьетроколо были музыкантами, а у Мариана Бондини (на фото справа) была собственная аптека. Находилась она на углу улиц Нижне-Быковская и Большая Перспективная.

Родился Мариан Марианович в 1885 году, в 1914 закончил медицинский факультет Базельского университета. В 1917 году в составе Русского экспедиционного корпуса сражался во Франции. В 1926-28 гг. преподавал в средней школе города Новоукраинка (ныне райцентр Кировоградской области). Несмотря на высокий образовательный ценз, в 1936 году ему пришлось вновь аттестоваться на звание учителя средней школы. Посвятив почти всю свою жизнь педагогике, он умер в безвестности в 1970 году.

Фото из коллекции Юрия Тютюшкина
"Ведомости", Кировоград, 1995

Арсений Тарковский – поэт отнюдь не «юбилейный», не парадный. Он всегда отстранялся от барабанов и медных труб, выдувающих славу очередному кумиру, по выражению Елены Криштоф. Он не из тех «выразителей», кто считал, будто эпоха говорит именно их словами. Он – поэт настоящий, несуетный. И потому его взгляд, его слово проникают во Время и говорят из Вечности. Арсений Тарковский верил в бессмертие творческого человеческого духа и убедительно доказал, что художественная литература изначально духовна. Его философская лирика стала той “живой водой”, которая обогатила русскую и мировую словесность гуманизмом и благородством.

Недавно мы побывали в Тарусе, где провели два удивительных дня в гостях у Марины Арсеньевны Тарковской. Во время одной из бесед она заметила: «Все не могу поверить, что папе исполняется сто лет. Вот в шкафу его пиджак висит…» Она смотрела на нас его глазами – карими, живыми, лучащимися, полными тепла. Глазами хранительницы рода. Она сидела под старой грушей за круглым садовым столиком, и рассказывала о своем детстве, о брате, о сыне, о племянниках и внуках. За нашими спинами дышал прохладой деревянный дом, в котором все напоминает об отце и брате, в котором всегда ждут всех.

Ощущение открытой настежь двери в светлый мир семьи создают и великолепные книги Марины Тарковской. В 1989 году, через три года после смерти Андрея, она подготовила и составила сборник воспоминаний о брате («О Тарковском», Москва, Прогресс), где чувствами, проникнутыми живой болью об утрате друга, коллеги, режиссера, близкого человека, делятся, например, А.Кончаловский, М. Терехова, Н. Бурляев, К. Занусси и другие мастера искусства. Через десять лет появилась ее книга «Осколки зеркала», которая из небольших рассказов и новелл, как из осколков, воссоздает рассыпанный во времени портрет семьи. Нелегко, однако, для Марины Арсеньевны шел этот поиск и осознание места каждого из героев в общей судьбе. И она написала книгу, выходящую за рамки обычной мемуарной литературы. Сюжет ее животворен, он вырастает как бы поверх коротких и выразительных рассказов, где герои перекликаются в диалоге не только кровного, но и духовно близкого родства, как ветви одного ствола.

Александр Карлович,      Поэты Арсений Тарковский и Александр                     Андрей Тарковский,
отец Арсения                         Твардовский на фронте, 1943 год                        сын Арсения Тарковского
Тарковского

На женскую долю в роду Тарковских часто выпадали тяжелые испытания. Ждать приходилось и Александре Сорокиной (первой жене Александра Карловича), когда муж вернется из тюрьмы, а затем из ссылки, и Марии Вишняковой (матери Андрея и Марины), когда придет с войны Арсений Александрович, и самой Марине Тарковской – брата из эмиграции.

И еще: вот уже много лет она каждый год с волнением ждет сына Михаила из енисейской таежной глубинки, где он работает охотоведом и пишет книги. Одна из них «Замороженное время» (изд. «Андреевский флаг», Москва, 2003) как бы перекликается с названием книги Андрея Тарковского «Запечатленное время» (изд. «Ульштайн», Берлин, 1985). Но повести и рассказы в ней отнюдь не о кино, они – о таежниках, для которых каждый день жизни – не подачка свыше, а «замороженное», иначе длящееся (present continuous) время, от зари и до зари, ежечасно и ежеминутно наполненное преодолением, терпением и любовью. Видимо, не случайно Михаил попал в эти края. Именно здесь, в Туруханском крае, отбывал ссылку его прадед-народоволец. Не случайно Михаил унаследовал дар слова и свободолюбия от деда и прадеда. «На каждый звук есть эхо на земле…»

Арсений Тарковский – поэт от Бога. В прямом и переносном смысле. Его поэзия, его работа над Словом – есть со-творчество, продолжение дерзаний и мук Творца. Однако, не только первое слово божественной истории – Ветхий Завет, но и второе – Евангелие – близко и дорого поэту. Правда, имя Бога-Слова-Христа он произносит редко. Может быть, причиной тому – глубина религиозного чувства, внутренняя сосредоточенность и тишина? Ведь сам дух Арсения Тарковского проникнут Любовью Христовой. Фигуры умолчания, напряженное внимание, преклонение перед высшей тайной – свидетельство его необыкновенной чуткости и мастерства.

Среди прочих Арсений Тарковский очень любил пушкинское стихотворение «Жил на свете рыцарь бедный». Почему настолько любимое, объяснялось так: потому что кристально, потому что без метафор и других фигур. Но, наверное, еще и потому, что в стихотворении шла речь о безусловной вере, к которой Тарковский стремился, которой считал себя удостоенным. Вера поэта – это состояние его бытия: в постоянном порыве к возвышенному и – одновременно – в покаянном чувстве. Она противоречива, как и любовь, ибо парит в восходящих и нисходящих потоках. Она ищет Бога и обращается к людям.

Высокие правдивые слова, звучащие в стихах Арсения Тарковского нашли отклик в сердцах уже нескольких поколений читателей. Рецензируя книгу поэта «От юности до старости», писатель Ю.Карабчиевский отмечал, что стихи Тарковского – «как бы живой мост через время, соединяющий нас с нашей полузабытой культурой». А поэтесса Лариса Миллер после смерти поэта уточнила эту мысль: «Шли годы. И все это выморочное время Тарковский оставался для нас заповедником, где мы находили то, что исчезало на глазах: корневую, нерушимую связь с Русской и Мировой культурой, благоговейное отношение к Слову, Музыке, Жизни. Арсений Александрович не любил пафоса, и мы ему никогда не говорили высоких слов, хотя каждый из нас понимал, что такое Тарковский. Его присутствие на земле вселяло надежду. И он сам всегда призывал надеяться, не опускать рук, хотя вовсе не был оптимистом».

А стол один – и прадеду и внуку:
Грядущее свершается сейчас,
И если я приподымаю руку,
Все пять лучей останутся у вас.

Теперь можно с уверенностью сказать: его «пять лучей» собрали, познакомили и объединили тысячи людей, порой не подозревавших о существовании друг друга. Пример его благородной судьбы, свет его Слова укрепляет их дух, их веру и надежду.

Подтверждение тому – ряд вечеров, экспозиций, встреч, театральные премьеры и другие акции, прошедшие в Москве, Кировограде и Киеве. Например, на вечере в честь поэта, организованном Конгрессом литераторов Украины, в Белой гостиной киевского Дома ученых собралось около 160 человек разных возрастов – от любознательных студентов до признанных мастеров литературы и журналистики. В частности, здесь выступили: профессор архитектуры, доктор наук, депутат ВР трех созывов Лариса Скорык, глава пресс-службы УПЦ московского патриархата Василий Анисимов, заслуженный артист Украины Борис Лобода, поэт и журналист Станислав Бондаренко, председатель областной организации КЛУ Александр Корж, авторы этой статьи и другие. Вел вечер известный поэт и составитель нескольких крупных антологий Юрий Каплан. Он поздравил присутствующих с юбилеем любимого поэта и передал поздравления от его дочери, а также от Евгении Кузьминичны Дейч – давнего друга семьи Тарковских. В финале вечера Юрий Каплан порадовал собравшихся тем, что Конгресс литераторов Украины учредил накануне премию имени Арсения Тарковского «За весомый вклад в развитие русскоязычной поэзии Украины».

Маргарита Черненко,
Роман Любарский.
12/07/2007

Одно из самых таинственных и волнующих стихотворений А.А.Тарковского “Не уходи, огни купальской ночи…” написано им в 1928 году. Впервые опубликовано в 1993-ем в сборнике «Благословенный свет» (составитель Марина Тарковская).

Всякий раз, вчитываясь в его строки, приходишь к мысли, что здесь сокрыто несколько загадок. Попробуем, если не разгадать, то, по возможности, проследить их генезис.

Первая и третья строфы отсылают нас к истокам славянской мифологии – древнему языческому празднику Ивана Купала. К слову, подобные праздники существовали не только у славян, но и у многих народов мира. Правда, именовались по-разному. С древних времен вода и огонь считались первоэлементами мира.

В живую, а не мифологическую картину купальской ночи автор вводит нас сразу, обозначая непосредственно и внешнее и внутреннее состояние.

Не уходи, огни купальской ночи
В неверном сердце накопили яд.

Каков же этот «яд», когда поэту всего лишь 20 лет? Что это, юношеский максимализм? Подражание Байрону, Лермонтову, Белому, которых он очень любил? Любовное страдание, доведенное до отчаяния, с одной стороны?

А в лес пойдешь, и на тебя глядят
Веселых ведьм украинские очи.

С другой стороны, именно этот юношеский озорной взгляд очень оживляет картину купальской ночи, делает ее романтически приподнятой. Да, мы смотрим на нее его глазами, хотя в стихотворении присутствуют два героя – мужчина и женщина. Их скрытый диалог – одна из загадок. Голос первого – живой, взволнованный и проникновенный голос автора. Голос второй не слышен. Но… она здесь, рядом. Автор постоянно обращается к ней: «Я говорил с тобою, Катерина…». Кто же скрывается за этим именем?

Поначалу, при первом прочтении, возникла ассоциация с шевченковской Катериной («Я слышал плач…»). Но затем она была отвергнута по ряду причин. Основная из них: в отличие от Катерины Тарковского, шевченковская героиня – образ социальный, обусловленный конкретным временем, образ, увы, не возвышающий душу, а, скорее, вызывающий жалость.

Катерина Тарковского, с одной стороны, реальна (у нее все же есть прообраз), с другой – надмирна, эфемерна, она как бы парит над временем – историческим и поэтическим, приобретает высокое символическое звучание. И по некоторым признакам, вторую её ипостась можно соотнести с образом святой Екатерины Александрийской.

Имя, под которым Арсений Тарковский возможно умышленно скрыл настоящую героиню, имеет в корне своем значение чистоты, непорочности. Этими качествами обладала его елисаветградская возлюбленная. Этим славилась и Екатерина Александрийская. «Золотая легенда» повествует о том, что она была царского происхождения, обратилась в христианство, была крещена неким пустынником и в видении пережила мистическое бракосочетание с Христом.

Император Максенций казнил Екатерину за непреклонное исповедование веры. Она была обезглавлена, и ее тело перенесено ангелами в монастырь на гору Синай, в котором эти реликвии до сих пор и хранятся. Среди святых девственниц Екатерина была второй и в популярности уступала лишь Марии Магдалине. Живописцы итальянской школы часто обращались к образу святой Екатерины.

Арсений Александрович с юношеских лет увлекался живописью вообще и, в частности, очень любил итальянское Возрождение. Возможно, под влиянием именно этого сюжета и родились строки:

Я говорил с тобою, Катерина,
Как только перед смертью говорят.

Позднее этот сюжет отзовется и развернется несколько шире в стихотворении «Дерево Жанны», которая, кстати, и обращалась в своих молитвах к св. Екатерине:

Мне говорят, а я уже не слышу,
Что говорят. Моя душа к себе
Прислушивается, как Жанна Д'арк.
Какие голоса тогда поют!

Но вернемся к первой строке второй строфы: «Я трижды был пред миром виноват». Удивительная и страшная по силе озарения, пророческая строка. В 1928 году поэт еще не мог знать, что судьба одарит его тремя женщинами, которых будет очень любить. А затем взыскует строгого ответа. Но поэт, видимо, уже тогда понимал, что «грядущее свершается сейчас». И явленное им Слово вышло за пределы реального, стало обладать собственной тонкой энергией. А может быть, оно родилось из Божественного Провидения?

Третья строфа снова возвращает нас в мистически-волшебную атмосферу купальской ночи. И символика языческого обряда снова вступает здесь в силу. Так, например, цветок папоротника в славянской мифологии приносит дар прозорливости и дает возможность понимать язык природы. А сам куст папоротника олицетворяет одиночество, искренность и смирение. Его также наделяют способностью охранять, исцелять и порождать любовь. До сих пор во многих семьях поддерживают эту традицию.

Но Арсений Тарковский – не язычник! Он использует символику купальского обряда, чтобы пройти сквозь него, как сквозь очистительный огонь. Поэт не остается там, в мифе. Потому что Катерина и его любовь к ней возвышают обоих, объединяя Божественным духом. В этом смысле ключевым можно считать дважды повторенное употребление числа 3, которое есть Бог Отец, Бог Сын и Бог Дух Святой.

Еще один загадочный символ появляется в четвертой строфе: «И ты взлетела чайкою бездомной». Попробуем его расшифровать. Со своей первой возлюбленной М.Г. Фальц, которая оставила глубокий след в его судьбе и творчестве, Арсений Тарковский прощался трижды: в 1925 году, когда уезжал на учебу в Москву, в 1926-ом, когда встречался с нею в Ленинграде, и окончательно летом 1928-го, когда приезжал в Зиновьевск к матери. А образ чайки, возможно, появился потому, что Мария Густавовна уехала в Одессу, к морю. Чайка, как считают некоторые семасиологи, - это символ души, стремления к духовному росту.

Образ легкокрылой птицы – души – возлюбленной находит свое подтверждение и развитие в других, более поздних строках поэта.

Синий шелк простого платья,
И душа еще была
От последнего объятья
Легче птичьего крыла.
(«Невысокие сырые…», 1947)

Свиданий наших каждое мгновенье
Мы праздновали, как богоявленье,
Одни на целом свете. Ты была
Смелей и легче птичьего крыла…
(«Первые свидания», 1962)

То прощальное лето 1928 года стало печальной вехой в жизни Арсения Тарковского. Мария Фальц уехала сначала в Одессу, а затем переехала к сестре в г. Славянск, где и умерла от тяжелой болезни 5 августа 1932 года. Но ее удивительный образ, ее душа, ее любовь будут еще долго волновать сердце поэта. И его ритм перейдет в прекрасные, пронзительные по глубине чувства, стихотворные строки.

Мы были очень дружны. Мы верили, что жизнь священна, а душа не умирает. Нас объединяли общие интересы и цели. А еще – любовь к задушевной песне, мудрой книге и, что греха таить, веселому застолью. Наверное, поэтому даже спустя семь лет после ухода Петра, порой я ощущаю его присутствие. И все же мне очень не достает его… Его оптимизма, его шуток, его улыбки…

Он был настоящим товарищем. Именно тем, единственным, на которого всегда можно положиться. Советом которого дорожишь. Он был добр и справедлив. Подчас, предельно строг и требователен в понимании такой справедливости. Но суровые интонации и жесткие оценки естественным образом перемежались мягким юмором.

Да, его привлекала национальная идея. Однако он не был радикально настроенным украинофилом. Потому что хорошо изучил уроки истории. Потому что понимал: «национальная идея» может быть как объединяющей, так и разрушающей силой. В зависимости от того, кто и как ею манипулирует. За цветами национального флага он видел весь спектр культур и верований, что оставили свой след на этой земле.

Да, он искренне любил Украину и родной край. Поэтому всеми силами стремился восстановить вырванные и перевранные страницы ее истории. Петр стал одним из первых кировоградских краеведов, кто попытался в полном объеме вернуть этой земле ее историческое прошлое. Прежде, чем популяризировать его в разножанровых публикациях на страницах газет, он скрупулезно изучал, штудировал, конспектировал массу источников – от архивных документов до научных монографий.

Петр имел завидную, удивительную работоспособность. Одному только Богу ведомо, какую боль он преодолевал при этом. С двенадцати лет он боролся с болезнью, которая постепенно подтачивала и разрушала здоровье. Мучительно болели мышцы и суставы, порой отнималась нога, но Петр не любил подолгу лежать и сидеть «на больничном». В любую погоду пешком на работу, в областной краеведческий музей, и назад – нелегкий путь для такого ходока. В редких случаях он жаловался на это. Или на нехватку средств, например. Глаза его всегда оставались светлы, взгляд – радушным.

Петр знал, что умирает. Примерно за год до 21 июля 1998 года я навестил его в больнице, куда он попал во время очередного кризиса. Несколько недель состояние его оставалось сложным. Жена постоянно дежурила у его постели. Петя был без сознания. Мертвенная бледность заливала его лицо. Но вот он пришел в себя, улыбнулся одними глазами и тихо произнес: «Кажется, я слышал ангелов... Нет, мне не страшно. Но так хочется жить… Хотя бы еще лет пять-десять…Столько еще нужно сделать. Да и пацанов на ноги поставить.»

Но больше он помнится мне другим: всегда улыбающийся навстречу друзьям; с цитатой, с прибауткой, со свежим анекдотом на губах; радующийся, как ребенок, и новой архивной находке, и выходу своей первой краеведческой книжицы «Козаки не за порогами» или сатирической повести, написанной совместно с О. Бондарем. И так хочется порой, чтобы он снова осторожно, бочком, из-за больной и постоянно перевязанной ноги, спустился в наш излюбленный «подвальчик» на углу Шевченко и Луначарского: «Ну, что, Петруха, усугубим?» «Заметь, не я первый это предложил!» - озорно ответит он. И пойдет застольная беседа, и станут подходить друзья-товарищи, и шутливо будут раздаваться автографы, и «тостуемый» будет пить до дна, и песня вырвется из-под свода на улицу, и колесо жизни будет вращаться и поднимать нас, чтобы потом опять опустить на грешную землю. На ту землю, где успел оставить свой след Петр Кизименко. Где жива и, хочется верить, долго еще будет жить память о нем.

Роман Любарский.

* * *

Друзья уходят… Или предают…
В такие дебри черти их заводят.
И там они других друзей заводят,
Клянутся в верности, поют и пиво пьют.

Ты был, мой друг, как остров Валаам.
Теперь я – у разбитого корыта…
И чаша нашей дружбы не допита.
И сосны, словно свечи, по углам.

Прости, что твой уход не доглядел.
Глухие звезды надо мной повисли…
Друзья уходят, не закончив мысли.
А горше то, что не закончив дел.

Сижу один, цигарку теребя.
И горы исподлобья смотрят хмуро.
Спустился бы ты, друг, для перекура?
Не отпускают ангелы тебя…

Вырос я на окраине, которую в былые времена можно было бы назвать рабочей слободкой. На самом деле называлась она «Большая Балка». И народ здесь жил разношерстный – от пролетариев и военных до бандитов и воров.

На одном её краю было старое Петропавловское кладбище, на другом – новое – Дальневосточное. Посреди Балки поросшая дерезой, камышом и ряской, ныряя в буераки и петляя среди гранитных глыб, весело текла мимо старых хат и могучих тополей речушка Бианка. Никто уже не знает, кто впервые дал ей такое необычное имя, которое в переводе с итальянского означает «Светлая».

Хата наша была крайней в глухом переулке, что начинался на улице Колодезной и заканчивался у Петропавловского кладбища. И того, и другого давно уже нет на карте, но я и поныне помню этот адрес – Подольский переулок, 12. По весне он утопал в зелени, зимой – в снегах. А зимы в те времена были настоящие: со стойкими колючими морозами, ветрами и обильными снегопадами. Однажды наш дом, что стоял на спуске, замело по самые окна.

Да и то немудрено. Дом, сложенный дедом Николаем из лампача, был небольшим и невысоким, отец легко доставал рукой до потолка. Когда мама вышла за него, дед отделил молодым полхаты – комнату и кухню, к которой позднее пристроили веранду. В ней в любое время года стоял холодный сумрак.

Когда я чуть подрос, стал понимать, что центром этого микромира являлась печь. По своей конструкции она была, видимо, самой простой. Чуть больше метра в длину и шириной около полуметра. В детстве многие вещи, явления, люди кажутся необыкновенными, порой волшебными, сказочными. Вот и наша печь мне казалась чудом. К лету её белили и заботливо покрывали, будто усталую старушку, полосатым домотканым рядном. Но зимой…

Зимой наша печь работала неустанно. Для этого летом и осенью мы с дедом пилили и кололи дрова, заполняя ими небольшую пристройку к сараю. Помню еще пронзительный, ни с чем несравнимый, запах угля. Правда, его не всегда бывало в достатке. Когда же удавалось закупить хотя бы с полтонны, носить его в сарай доводилось и мне, несмотря на возраст. С тех пор запали в память народные обозначения таких сортов «черного золота», каких, возможно, и нет уж в помине, - «брикет», «орешек», «семечка». Носить приходилось старыми дырявыми ведрами. И зимой сквозь них просыпалась угольная пыль, оставляя на снежном полотне стежки-дорожки, что, сливаясь и переплетаясь, превращались в причудливый узор.

Чтобы печь горела хорошо, а тяга была ровной и постоянной, регулировать этот процесс приходилось с помощью заслонок, колосников и поддувала. Лучше всех такой «механикой» владел дед Николай. Мне лишь иногда поступала команда сверху: «Открой поддувало!». Однажды из него выскочил ярко-красный уголек и перепрыгнул через набитую здесь железную пластину. Я как завороженный смотрел на него. На то, как там, внутри, переливаясь оттенками красного, пульсирует и затухает жар. Хорошо, что пол в этом месте был не деревянный, а саманный.

Да, сидеть у печи и слушать концерт из Колонного зала Дома Союзов или радиопьесу из черной «тарелки» было едва ли не единственной отрадой в долгие зимние вечера. Особенно, когда отключалось освещение и за окном завывала вьюга. Раскаляясь, печь излучала не только тепло, но и свет. Пробиваясь сквозь колосники, его зарницы и блики играли на стенах и потолке. В то время в нашем городе о телевизорах еще только мечтали. Даже фильмоскоп считался редкостью. А у меня уже был свой «волшебный фонарь». Вокруг меня возникали образы то «невиданных зверей» и птиц, то рожицы гномов, то профиль Бабы-Яги, то битвы витязей. Всё это дарила мне печь.

Мама работала в три смены. Поэтому я часто оставался на попечении деда. Он приходил поутру и растапливал печь. Сначала аккуратно выбирал золу. Сортировал её на три доли: непрогоревший уголь снова шел в дело, крупной золой - «жужалкой» - посыпались дорожки, а пылью - «порохом» - грядки в огороде. Потом дед колол небольшим топориком лучины, закладывал немного сухой соломы, дрова и смотрел, как поведет себя огонь. Если печь дымила, он то выдвигал, то задвигал заслонки, то снимал, то снова ставил на место кольца-колосники, ловко орудуя кочергой. При этом дед Николай все время разговаривал. Однако до сих пор остается загадкой с кем: со мной или с печью?

Дрова, припорошенные снежком, поначалу шипели, затем потрескивали, а когда огонь набирал силу и печь уже гудела от хорошей тяги, дед засыпал уголь – сразу мелкий, через время – крупнее. Прежде, чем закрыть колосники, он аккуратно сметал в огонь куском уже почерневшего брезента просыпавшийся на плиту уголь. Процедура растопки завершалась водружением огромного свекольного цвета чайника, дед садился у окна и закуривал самокрутку с каким-то пахучим ядреным табаком. Затем брал щипцы с облупившимся кое-где никелированным покрытием и колол белый до синевы, кусковой сахар. Отбирал самые мелкие кусочки, выкладывал на ломоть черного хлеба и говорил: «Вот, Ромашка, твоё пирожное». К этому времени чайник с колодезной водой уже натужно пыхтел, из его гнутого носика стойкой длинной струей шел пар.

Уже после пенсии, в свои последние годы, дед Николай работал истопником в кочегарке, которая отапливала несколько домов на Башкирской улице, где отец получил квартиру в пятиэтажной «хрущевке». Школьником я часто забегал к нему, приносил поесть или просто отсидеться после раздрая с дворовой пацанвой. Среди огромных печей, труб и манометров дед чувствовал себя спокойно и уверенно, хотя по профессии был простым слесарем. Иногда он позволял мне забрасывать в топку отборный антрацит. Я старательно махал подборной лопатой, пока дед не останавливал: «Досыть!». Мы снова садились пить чай, и он разрезал пополам свой бутерброд с маслом.

Дед умер по весне, когда я учился в девятом классе. Жалею, что так и не успел у него спросить, сам ли он выложил нашу печь или вдвоем с мастером.

Перед нами книга П.Д.Волковой «Арсений Тарковский. Жизнь семьи и история рода» (Москва, 2002, Изд. Дом «Подкова», изд-во «Эксмо-пресс»).* Казалось бы, многие должны порадоваться выходу в свет этой прекрасно изданной книги. Но, как это ни печально по отношению к памяти чтимого нами поэта, «радость, коей мы не чаем», оборачивается огорчением. Особенно для ценителей творчества Арсения Александровича, для тех, кто уже не первый год последовательно, по крупицам, собирает и изучает историю семьи и рода Тарковских.

Прочтение и детальный анализ данного издания приводят нас к двум нелицеприятным выводам. Первый: заслуженный деятель искусств РФ, профессор Паола Дмитриевна Волкова, поддавшись искушению внедриться в семейный архив Тарковских, односторонне использовала и опубликовала многие (порой личного, интимного характера) документы без необходимого на то разрешения и комментария наследников. Второй: фактографические и стилистические ошибки «золотыми россыпями» лежат в тексте книги П.Д.Волковой.

Как бы оттенив в заглавии свою позицию и обезопасив себя «теорией мифа», г-жа Волкова в части первой («Предания и быль родословия Тарковских, или Родословная как миф») затем смело переходит границу, отделяющую версии и предположения от реальных исторических документов, и по существу навязывает читателю давно взлелеянные ею «дагестанские» корни Тарковских.

Проводя в жизнь свою – «шамхальскую» – идею, г-жа Волкова намеренно закрывает глаза на многие очевидные факты. Проведем, например, такую параллель. На странице 21 автор пишет: «История Тарковских собирается из дошедших до нас мизерных сведений от периода полулегендарной истории до принятия православия в начале ХIХ века...» Да, исторические сведения не многочисленны, но не настолько мизерны и затемнены. Ибо реально существует родословная «О Дворянстве рода Тарковских 1828 года №172», и прослеживается она с 25 февраля 1780 года от Францишка и Элеоноры Тарковских, греко-католиков Заславского приходского костела Волынской губернии.

Часть вторая книги в отличие от первой названа просто и непритязательно: «На берегах Ингулы». Здесь, в первом же предложении, искушенный читатель найдет три ошибки. При всем при том, мы даже готовы две принять за одну. Итак: не удосужившись заглянуть ни в географические атласы, ни в энциклопедии и справочники, г-жа Волкова произвольно переименовала реку Ингул, назвав ее притоком «северного Буга» (которого не существует!), но не Южного Буга, как того требуют география, картография и орфография. И третья ошибка, слившаяся в одну то ли по вине двух государынь, то ли – с легкой руки профессора Волковой – в силу шахматной рокировки в короткую сторону (с.29): «...В середине ХVIII века повелением государыни Елизаветы возвели военный форт – «Крепость св. Екатерины». На самом деле Ея Указом от 29 декабря 1751 года генерал-майору Глебову велено было водворить переселенцев в названых землях и построить на Ингуле фортецию, что и было исполнено оным в точности. Строительство крепости (велось под руководством инженер-полковника Менцелиуса) закончилось 18 июня 1754 года. И наречена она была в честь святой Елисаветы.

Цитируем далее (с.31): «Дело в том, что Елисаветграду и его жителям повезло. Город не был уездным. Уездным был Херсон». Если это метафора, мы готовы ее принять. Если это научное суждение, оно неверно. Елисаветград несколько раз менял свой административно-территориальный статус, но большую часть исторического времени был известен как уездный город. Что и отражено в Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона.

К стилистическим ошибкам, на наш взгляд, следует отнести следующие. Страница 31: «Белый, утопающий в зелени каштанов и акаций, славившийся своими бахчами, садами и арбузами...» (Кстати, арбузами более всего славилась и славится доныне Херсонщина.) Страница 47: «Александр Карлович знал естественные науки, математику, географию. Нам сегодня, несмотря на поток информации, трудно представить, каким был образованный, думающий человек конца ХIХ века. Особенно в отношении круга их чтения». На этой же странице, в сноске, мы находим фактографическую ошибку: «Евгений Чекаленко был другом А.К., состоял в «Народной воле». На самом деле Е. Чикаленко действительно некоторое время был гимназическим товарищем Александра Карловича, но затем пути их разошлись именно потому, что тот стал более радикальным сторонником украинофильского движения, членом «Новой Громады».

Поразительно, как вольно г-жа Волкова (начиная со страницы 35 и далее) обращается с украинскими именами, фамилиями, названиями песен, пытаясь то перевести их на русский язык, то передать с помощью транскрипции или транслитерации. Отсюда – масса несуразностей. Так, например, псевдоним корифея украинского театра, режиссера, драматурга и актера И. К. Тобилевича под ее пером превращается в «Карпенко-Кара». Хотя склоняется он так:

И.п. Карпенко-Карый.

Р.п. Карпенко-Карого.

Д.п. Карпенко-Карому,

и т.д.

На странице 40 читаем: «Марко Лукич Кропивницкий – создатель театра, режиссер, выдающийся актер, писатель, поэт, певец, музыкант, педагог». Однако Театральная Энциклопедия (Т.3, Москва, 1964 г.) дает нам несколько иную – более точную – информацию: «Кропивницкий, Марк Лукич /25.IV (7.V). 1840, Бежбайраки Елисаветградского уезда, 8 (21).IV. 1910/ - украинский драматург, театральный деятель, режиссер, актер, композитор, художник». Его младший соратник из плеяды украинских театральных корифеев Петр Карпович Саксаганский под пером П.Д.Волковой становится Саксаганьским, а «Товарищество русско-малороссийских артистов» – Товариществом русско-малоросских артистов (с.41).

На странице 42 находим еще один перл словотворчества г-жи Волковой: «Мы забыли еще рассказать о Миколо Вакуленко и его жене...» Естественно, если бы речь шла о Никколо Паганини, у нас никаких вопросов к госпоже профессору не возникло бы. Теперь же мы просто обязаны уточнить: неужели имя Мыкола (Николай) считается иноязычным словом в русской грамматике? Может, такое небрежение идет от отношения П.Д.Волковой к украинцам как к «малороссам» («Малороссы – песняры, обладатели дивных голосов...» читаем на с.43)? Или – от восторженной увлеченности мнимым «шамхальством» Тарковских? Ведь для нее главное – создать экспрессию, употребив как можно больше эпитетов, оценочных слов, а кому принадлежит пьеса «Назар Стодоля» – Т.Г.Шевченко или Карпенко-Карому – это уже не столь важно (см. с.36).

Так же, по-видимому, не суть важны для г-жи профессора и другие фигуры, эпизодические встречи** с которыми она использовала лишь для получения и вычленения интересной информации, не более. Иначе, чем тогда объясняется то, что в сноске на странице 49 бывший директор музея-заповедника «Хутор Надия» Николай Васильевич Хомандюк перекрещен в Николая Викторовича, а кировоградский книголюб и краевед Александр Викторович Чуднов – двумя абзацами выше – превращен в женщину. Цитируем: «В 20-х годах Александр Тарковский написал бесценный по значению текст, подготовленный к публикации О.Чудновой, «Очерки революционного движения в 80-х годах в Елисаветграде»,*** опубликованный в газете «Елисаветград», выпуск №9, 1992.» Заметим также, что газета эта на самом деле называлась «Елисавет», а гимназией, в которую в возрасте семи, а не «девяти лет Арсения Тарковского определили учиться» (с.79) руководил Мелентий Карпович Крыжановский, а не Кжановский, как явствует из текста П.Д.Волковой.

На наш взгляд, книга профессора П.Д. Волковой не имеет права претендовать на достоверность, более того: ее фактографическая основа искажена, а концептуальная – ущербна. Ибо подтасовка недостоверных биографических фактов и эстетических категорий творчества Арсения и Андрея Тарковских под некий апокриф извращают восприятие читателей.

Ибо значение и наследие этих художников выходит за рамки любой отдельно взятой национальной культуры. Они принадлежат всему миру. «И потому правы те, – как вдохновенно пишет Иван Александрович Ильин, – которые рассматривают гениального художника как дитя Божие, свободно нашедшее законы художественной необходимости. Действительно, такой художник кажется нам “богорожденным существом”, личным чудом Вселенной».

Роман Любарский
09.05.2007

ПРИМЕЧАНИЯ

* Переиздана в 2004 году с теми же ошибками, но с некоторыми дополнениями и под новым названием: «Арсений и Андрей Тарковские. Жизнь семьи и история рода» (Изд. дом “Зебра Е”).

** В 1992 году П.Д. Волкова (в то время директор Фонда Андрея Тарковского при Союзе кинематографистов России) в качестве гостя была приглашена в Кировоград на Дни Тарковских, что отмечались с 19 по 21 сентября.

*** В переводе с украинского правильно называется «Очерк истории революционного движения в г. Елизавете». Записан летом 1924 года Марией Даниловной, женой уже ослепшего к тому времени Александра Карловича. Впервые опубликован в 1930 году в сборнике исторической секции Украинской Академии Наук «За сто лет» (Материалы из общественной и литературной жизни Украины ХIХ и начала ХХ столетия под редакцией академика Михаила Грушевского. Книга пятая. С. 235-243).

Ще за життя ім'я цієї людини було занесене в енциклопедію. Але в період становлення радянської влади він був викинутий на задвірки історії і помер у злиднях, а ім'я його пущене в небуття. Єдиним пам'ятником, пов'язаним з його ім'ям, довгий час залишався лише будинок, побудований архітектором Я.Л. Паученком на замовлення власника. Він і донині є однією з кращих архітектурних прикрас міста.

Самуїл Абрамович Вайсенберг (за метрикою Самуїл-Якуб Вайсінберг) народився в Єлисаветграді 4 грудня 1867 року. У його батька, купця другої гільдії, було чотири дочки і п'ятеро синів. Двом з них він зумів дати вищу освіту. На правах старшого після успішного закінчення гімназії Самуїл був відправлений на навчання до Німеччини, до Гейдельберзького університету, де в 1890 році отримав диплом лікаря, а пізніше - ступінь доктора медицини.

Коли в Єлисаветграді та його окрузі лютувала епідемія холери, а праця медика оплачувалася надзвичайно дорого, доктор Вайсенберг з жовтня 1892-го по листопад 1893 рр. абсолютно безоплатно надавав лікарську допомогу «не тільки хворим, які приходять у вельми значному числі (5508), а й відвідував таких на дому, здобувши собі своїм людинолюбним і сердечним зверненням довіру і прихильність хворих, котрі вдавалися до його дармової допомоги». За «старанну і безкорисливу службу на користь найбіднішої частини міського населення» міська дума «визнала за необхідне висловити п. Вайсенбергу щиру вдячність». (Ці архівні документи знайшов і опублікував кіровоградський краєзнавець Володимир Босько.)

Захопившись антропологічними дослідженнями, Вайсенберг присвятив їх переважно євреям Україні. Докладно зупинятися на тому методі, який він застосовував при цьому, ми не будемо. Відзначимо лише, що вчений в результаті прийшов до наступних висновків. Перший: тип східноєвропейського ашкеназійського єврейства належить до прототипу «древньої єврейської раси». Об'їздивши цілий світ, включаючи Палестину, він довів повну ідентичність єврейського близькосхідного расового типу, порівнюючи східноєвропейське єврейство з прямими нащадками Другого Храму - євреями, що жили в той час у Пкііні та Шфарамі. Другий: євреї, за умови їх географічної розкиданості, одного чітко визначеного антропологічного типу не уявляють, тип їх складовий; при цьому Вайсенберг наводить порівняння з іншими народностями.

Його антропометричні дослідження «південноруських» євреїв були опубліковані в 1895 році в «Архів фюр антропологі» (Німеччина) і заслужили золоту медаль Московського природничо-наукового товариства. Там же в 1911 році оцінена як краща його робота «Розвиток людини у зв'язку з його віком, статтю та расою».

Приблизно в 1905-1907 рр.. за сприяння вченого товариства ім. Рудольфа Вірхова Самуїл Вайсенберг здійснив ряд наукових подорожей до Палестини, в Туреччину, Сирію, Ірак, Йемен, Північну Африку, по Кавказу і Середній Азії. Результатом поїздок став ряд фундаментальних робіт і статей, опублікованих у наукових виданнях Німеччини та Австрії. Кілька досліджень С. Вайсенберга присвячені караїмам, на думку вченого, - нащадкам стародавніх хазарських племен, що сповідували один з напрямків іудаїзму. Провівши обстеження і антропологічні вимірювання в караїмських громадах Криму, Литви та Єлисаветграда, він намагається довести, що існує спорідненість між караїмами і татарами і що караїми з'явилися в результаті кровозмішення євреїв і тюрків. Врешті-решт, він визначає караїмів як тюрків і, зокрема, зближує їх з башкирами. (Див. журнал "Єврейська старина", СПБ, 1910 р.)

Все вищесказане дало підставу одному з укладачів «Єврейської енциклопедії» назвати С.А. Вайсенберга «можливо, найвидатнішим після Чезаре Ломброзо представником першого покоління єврейських антропологів, які вивчали етнічні та фізичні дані євреїв».

Підкреслимо, накопичені знання не лежали мертвим вантажем, а вельми інтенсивно використовувалися доктором Вайсенбергом. А в поєднанні з його активною життєвою позицією давали і зовсім вражаючі результати. Зараз можна лише дивуватися, як цей вже немолодий чоловік міг читати популярні лекції чи не одночасно в декількох містах Російської імперії (Петербург, Москва, Одеса). При цьому він продовжував трудитися над своїми розробками, та ще й практикував як лікар і господар приватної лікарні в Єлисаветграді.

У газеті того часу «Голос Юга» не рідкістю були такі оголошення: «Зал Дворянського Зібрання. У вівторок, 11 квітня, відбудеться лекція д-ра С.А. Вайсенберга на користь дитячих осередків, що утримуються місцевим відділенням Товариства охорони здоров'я євреїв, на тему: "Євреї як народ і як раса"». Потрібно думати, що оголошення ці не обходила своєю увагою прогресивна єлисаветградська інтелігенція.

Як ми вже відзначали, крім серйозних наукових праць і досліджень, д-р Вайсенберг досить широко і довго займався лікарською практикою. У його великому двоповерховому будинку на розі Іванівської (нині Чорновола) і Московської (Дзержинського) перебувала приватна лікарня, де лікар разом з дружиною Доротеєю і невеликим штатом медсестер вів прийом і стаціонарне лікування «по внутрішніх жіночих хворобах». На цьому терені Вайсенберг також здобув собі чималу славу, повагу і кошти. Будучи дорогим лікарем-акушером, дружин робітників і небагатих городян він лікував безкоштовно. На знак подяки за добре ставлення у дні петлюрівських і григор'євських погромів елисаветградські пожежники, що перебували по сусідству, виставляли охорону і захищали будинок Вайсенберга.

У 20-ті роки минулого століття на Всеукраїнських і Всеросійських з'їздах епідеміологів та бактеріологів активно обговорювалися питання подолання наслідків голоду, враховуючи досвід, набутий у 1919-1921 роках у південних районах України. «Жодне з наукових установ України і Росії не провело таких численних і різнобічних досліджень голодуючих, як це було зроблено представниками кафедри географії та антропології України», - наголошувалося в редакційній статті журналу «Наука в Україні». Цими дослідженнями професійно займалася відносно невелика група вчених-медиків. У їх числі був і доктор Вайсенберг. За матеріалами, зібраними в Криму та Єлисаветграді, він і професор В. Штефко підготували публікації, де містяться висновки про різке ослаблення населення голодуючих районів. Видавництво «Наукова думка» надрукувало їхні праці під промовистою назвою: «Про голод». Вчені підкреслювали, що в місцях голодування різко впала народжуваність, у малюків почастішали прояви аномалій, у дорослих передчасно з'являлися ознаки старіння: вицвітали очі, втрачала пружність шкіра, випадали зуби. Крім того, внутрішні процеси в організмі істотно позначалися на психіці голодуючих. Пригнічений стан, що супроводжується відсутністю людських почуттів, отримало назву «розумової порожнечі». Нестерпні муки впливали на дії людей і мали епідемічний характер. Пацієнтка, яка зізналася в канібалізмі, мотивувала це так: бажання вбити і з’їсти свою дитину виникло після почутого від інших.

Такі відверті дослідження в людяножерській державі не проходять марно. Це невдовзі агукнеться докторові Вайсенбергу.

Лікарі та лікарні потрібні за будь-якої влади. І за радянської теж. Тільки з її «остаточним затвердженням» лікарі потрібні вже без тих лікарень, що вони створили. А лікарні, у свою чергу, без господарів. Тому що, коли люди (точніше, їх гірші представники) не здатні створити щось своє, вони забирають чуже.

Наприкінці грудня 1920 р. лікарня д-ра Вайсенберга була націоналізована. Висловлюючись мовою документа (Наказ № 348 від 31.12. 1920 р.), вона була «оглянута і взята у відання Уєздздравотдєла, <...> розпланована і перетворена в центральний пологовий будинок ім. тов. Рози Люксембург». Був вироблений і затверджений штат службовців такого, а головним лікарем його призначений ... доктор Вайсенберг.

Таким чином молода більшовицька система охорони здоров'я отримала в своє розпорядження, крім профільної лікарні нового типу, ще й висококласного фахівця та адміністратора. І все це за якийсь пайок, ну, і за милостивий дозвіл жити у власному будинку. Точніше, в одній з його кімнат. Здавалося б, консенсус досягнутий. Але «реальний соціалізм» не був би таким, якби тут же не пішов у наступ на «прогнилу буржуазну інтелігенцію».

Буквально через кілька днів за підписами завздраввідділом, зав. загальним відділом і діловода пішов циркуляр: «відділ охорони здоров'я пропонує Вам оголосити громадянину С.А. Вайсенбергу, який проживає в будівлі лікарні, що, згідно з розпорядженням Наркомздраву, в лікувальних установах приватні особи не можуть проживати, а тому він повинен очистити займане приміщення при лікарні в тижневий термін. Виконання цього розпорядження покладається на Вас як головного лікаря лікарні. Про виконання цього доповісти ».

Яке мерзенне лицемірство... Яка єзуїтська метода... Головлікар Вайсенберг повинен оголосити приватній особі доктору Вайсенбергу, аби він очистив займане приміщення.

Примітно, що розпорядження це - за браком чистого паперу - написане на зворотному боці бланка з викладом «Способу знищення паразитів за допомогою скипидарної суміші». У даному випадку паразитами виступають ті, хто ним скористався. Однак проти них засобу не було.

10 січня 1921 року С.А. Вайсенберг пише у відділ охорони здоров'я звернення такого змісту: «З причини того, що Ви займаєте лікарню Д-ра Вайсенберг і я там живу в якості хворого вже 10 років і з причини того, що я за станом здоров'я не можу підшукати собі кімнату, яку тепер важко якось залишити мені. <...> Кімната ця має окремий хід з парадного. Представляю Вам дані двох-трьох лікарів, які свідчать про мою хворобу, слабкості і розлад (слідують прізвища лікарів - авт.). Я людина стара, слабка, хвора і не в змозі собі підшукати і переїхати в іншу кімнату. Якщо ж відділ охорони здоров'я візьме на себе працю підшукати кімнату в центрі міста і людину, яка мені допоможе перевезтися, то я переїду, інакше я не в змозі. Прошу задовольнити моє прохання. Я старий і самотній, і хворий. Прохач С.А. Вайсенберг».

Напевно, відділ охорони здоров'я зійшов до старого і задовольнив прохання «головлікаря Центрального пологового будинку імені товариша Рози Люксембург». Що й прискорило його кінець. Бо кімната у комунальній квартирі несла йому повільну, але вірну загибель. Якщо не від шарікових, то від швондерів.

Помер С.А. Вайсенберг у 1928 році, 60-ти років, практично у віці розквіту творчих сил. Пам'ятником йому в Кіровограді слугує чудовий будинок, який старожили і знавці-краєзнавці (а таких тут все менше) називають не інакше як «будинок Вайсенберга». Однак, цього замало. Заслуги нашого земляка, лікаря-практика і вченого-антрополога гідні більш достойного увічнення - хоча б пам'ятної дошки. Адже Шмуель (Самуїл) в перекладі з івриту «Богом даний» ... Але, на жаль, незаслужено забутий людьми. Чи, можливо, я помиляюся? І допоки хоч одна людина береже пам'ять про своїх попередників і шанує тих, хто своїм життям стверджував принципи добра і гуманізму, наше суспільство не втрачає людяності.

Сюрреалізм кіровоградського Гойї: провокація чи заклик до відродження? Багатослів’я, кажуть східні мудреці, далекий кордон нещирості. На відкритті чергової виставки своїх робіт Володимир Кир’янов був небагатослівним. І це зрозуміло: більше, ніж слова, про майстра розповідають його роботи. А їх цього разу у залах відділу мистецтв ОНБ ім. Чижевського виставлено понад 60.

Це вже третя за останні чверть віку експозиція творів кіровоградського художника у стінах обласної бібліотеки. Перша відбулася 1985 року, друга – 1996-го. Така співдружність свідчить, перш за все, про стійкий інтерес до його творчості як з боку працівників цього осередку культури, так і його відвідувачів. За перший тиждень виставки, а вона експонуватиметься впродовж двох місяців, тут побувало понад 300 прихильників цього виду мистецтва.

На будь-якій виставці графічні роботи Володимира Кир’янова завжди вирізняються з-поміж інших. Тому що мають оригінальний почерк, особливу стилістику. Вони пересипані гумором, іронією і гротеском. Коли їх концентрація набирає критичної маси (а це дуже помітно на цій виставці), такий художній «розчин» стає сатирою. Іноді – з апокаліптичним присмаком. І навіть не важливо, що певна їх частина – це не закінчені роботи, а ескізи. Важливіше те, який філософський підтекст вони несуть. Так, він не тішить уяву вдумливого глядача. Він бентежить, лякає, змушує замислитися.

Кожна фігура, кожна деталь, що витекли з підсвідомості автора, складаються у символічну картину світу. Точніше, антисвіту. Де фаготи, азазелли, бегемоти та їм подібні глузують над усім праведним і божественним. Де маленька людина заплутана тенетами і павутинням облуди, лукавства, хтивості, гордині, користолюбства. Де працюють подвійні стандарти. Де давно знецінені істина і добро, моральність і краса.

Матеріалізуючи таким чином свою творчу енергію, Володимир Кир’янов мовою образів веде художню боротьбу за визволення людини. Від духовного злидарства. Від підступного гріха. Від мертвотного егоїзму. Від соціального приниження, національних забобонів, обмеженості та невігластва. Це можна угледіти в таких роботах як «Долі», «Заклик», «Гоголь», «Пташиний грип», «Дотик», «Падіння Єрихона» та інших. Лише один малюнок в експозиції вибивається з ряду відвертого та напівзавуальованого «сюру» - «Нічний сніданок». Попри парадоксальну назву, це доволі лірична картинка, яку можна прочитати як романтичний любовний трикутник. Хоча в третій персоні угадується знову ж таки біблійний спокусник. Побачити її тут було великою несподіванкою. Але це наводить на роздум, що автору ніщо не чуже. Навіть традиційне відображення відомого сюжету.

На відкритті виставки відомий журналіст і мистецтвознавець Броніслав Куманський назвав Вододимира Кир’янова «кіровоградський Гойя». Звичайно, то було сказано з посмішкою. Але ця гіпербола не на користь Кіровограда, якщо продовжити аналогію творів нашого графіка з «Капричос» великого іспанця.

Эдмундо Пас Сольдан.

Звучит, как песенная, поэтическая строка. Ложится в ритм. Высекает искру. Предполагает талант. Обязывает поднять его до солнечных высот.

Писательский дар этого человека уже успел заявить о себе несколькими книгами. Его сравнивают с Борхесом и Кортасаром, Гибсоном и Пелевиным. Что можно оспаривать. Несомненно одно: его талант находится в развитии, в творческом поиске. На рубеже веков он стал новой звездой концептуальной испаноязычной прозы. К русскоязычному читателю Сольдан пришел только в 2004 году с романом «Цифровые грезы».

Некоторые критики и книжники-обозреватели поспешили причислить этот роман и самого писателя к кибер-панкам. Посмотреть глубже им, видимо, мешает собственная компьютерная зависимость. Похоже, они сами отравлены «цифрой», поэтому и ставят ее на первое место. Да, высокие технологии основательно внедрились, а правдивее было бы сказать, вмешались в нашу жизнь. Именно вмешались. Смутив и соблазнив быстротой и легкостью операций. Заменив человеческую память на компьютерную. Глаза – на веб-камеры. Вытесняя рефлексии в виде тревог и волнений, терзаний и сомнений. Сводя до минимума, а то и напрочь стирая чувства любви и преданности, чести и долга, красоты и гармонии. Подменяя неоднозначный живой реальный мир виртуальным. То есть фальшивым.

Что же при этом происходит? Постепенно исчезает, а затем и полностью утрачивается представление о том, что жизнь есть чудо, данное нам Свыше. Из жизни уходят удивление и трепет, благость и красота, истина и справедливость. Игра солнечного света, переливы красок на восходе и закате заменяются мерцанием мониторов РС, услугами Инета и версиями Photoshop’a. Мы видим это на примере нескольких персонажей и главного героя «Цифровых грёз». Из жизни Себастьяна уходит не только красота и любовь, но и правда. Поддавшись дьявольскому искушению стать «тайным владетелем тайн» и подзаработать, от Цифровых Созданий он переходит к корректировке истории и современности родной страны – Боливии. Пойдя в услужение к диктатору, он фальсифицировал жизнь до того момента, пока не «почувствовал, что задыхается».

Можно ли при этом согласиться с тем, что Интернет, PhotoShop, Apple iMac стали полноценными героями романа? Нет! Напротив, драматическая коллизия романа Сольдана очень близка «Преступлению и наказанию» Достоевского. Да, Сольдан открыл нам нового героя. Героя времени новейших компьютерных технологий. Выявил и достаточно точно описал его психологию, меняющуюся под влиянием этих технологий. Однако, как ни странно – при разности эпох, стран и менталитета – прозвучит это сравнение, внутренний мотив Себастьяна сродни мучительному вопросу Родиона Раскольникова: «Тварь ли я дрожащая, или право имею?». С той лишь разницей, что его инструментом в решении этого вопроса стал компьютер.

Роман Сольдана имеет все признаки психологической драмы. Они проступают уже сквозь первые строки, просматриваются в напряженном ритме сюжета, становятся всё ощутимее, острее во внутренних монологах Себастьяна и Никки и, наконец, достигают трагедийного звучания в финале. Конфликт между реальностью и ее отражением в сознании героя вызван и спровоцирован именно быстрым наращиванием компьютерных технологий. Которые меняют до неузнаваемости не сам мир, а представления о нём. Что является следствием психической контузии после информационного взрыва.

Вот один из отзывов о романе, выложенный в Сети под ником Психе (с сохранением стиля и орфографии оригинала):

эдмундо пас сольдан "цифровые грезы"
всего два вопроса мучившие во время осиливания этого произведения:
раз: реальность, это ты реальность?
два: как же доказать себе свою реальность?

Подобные вопросы загоняют психически неустойчивых или ранимых людей в ловушку. Подкупленные и замороченные «цифрой», они настолько глубоко проникаются и пропитываются вторичной реальностью, что в один прекрасный день перестают идентифицировать себя с обычными людьми. В романе этот процесс впечатляюще раскрывается на примере коллеги Себастьяна толстяка Пикселя. То, что случилось с ним, лишь недавно ученые определили как синдром ХХI века и назвали это психическое расстройство «синдром Трумена». В реальности таких Пикселей, ставших пациентами разных клиник, уже десятки. Так, например, австрийские врачи имели дело с женщиной, которая была абсолютно уверена, что превратилась в ходячую веб-камеру.

Синдром Трумена – один из вызовов нового времени. Пророческий дар Сольдана заявил об этом раньше, на рубеже веков. Писатель, если смотреть на его творчество шире, показывает, как с безгранично растущим влиянием цифровых технологий меняется и само общение между людьми, и их восприятие такого общения. Увы, мы уже начинаем свыкаться с тем, что люди годами (есть и такие примеры) отождествляют себя с героями компьютерных игр, принимают за настоящий разговор переписку по ICQ, а за поддержание отношений с друзьями – отправку сообщения в блог. Простой звонок по телефону заменяется коротким SMS, а редкие бумажные письма – завалом сообщений вперемешку со спамом в электронной почте. А ведь по такому пути постижения мира вслед за взрослыми уже идут дети. И это страшнее всего.

Многие психиатры полагают, что на возникновение такого рода иллюзии влияет не только уровень техносреды, но и уровень культуры. Я бы обозначил точнее: это то, что мы называем состоянием духа. Итак, исходя из того, что дух, духовность – это способ связи человека и мира, Сольдан показывает, как эта связь разрушается и утрачивается у людей слабых духом.

Как утверждают современные философы, дух – это и есть опыт идеального постижения человеком мира путем психической деятельности, то есть деятельности его нервной системы. «Духовность» человека и общества формируется на основе духа, идеального постижения ими мира. Но, в отличие от духа, духовность включает компоненты, характеризующие гуманизм, выражающийся в человеколюбии, милосердии, человечности; сопричастности, а также проникнутое духом гуманизма поведение и деятельность. При этом критерием духовности выступает именно гуманизм и, наоборот, бездуховность проявляется в антигуманизме, бесчеловечности, эгоизме, корысти, жестокости.

Виртуальное пространство как бы выворачивает человека наизнанку, переворачивает его систему ценностей (или подменяет ее), делает человека, как ему поначалу кажется, безнаказанным. Вот пример из российской жизни.

Как сообщило РИА "Новости", молодой человек в сентябре 2008 года вычислил пароль своей 26-летней знакомой на сайте "Одноклассники", проник туда и заменил ее фотографии на эротические. При этом мужчина подобрал эротические фото, на которых была изображена девушка, очень похожая на хозяйку интернет-страницы. После смены фотографий он сменил пароли на странице, чтобы девушка не смогла убрать фотографии. Друзья сообщили потерпевшей, что в "Одноклассниках" на ее странице размещены эротические фото. Когда та захотела удалить фотографии, то не смогла этого сделать из-за смены пароля и обратилась в правоохранительные органы с просьбой разобраться в ситуации.

Итак, реальность не безлична. Реальность дает адекватный ответ. Реальность наказывает, как в случае с молодым россиянином (он был осуждён). Реальность мстит, как в случае с героем «Цифровых грёз» (он покончил собой).

Отъявленным кибер-панкам новейшей формации роман Сольдана может показаться даже скучным. Один из них оставил в Сети следующий отзыв:

Недавно таки приобрёл себе Эдмундо Пас Сольдана “Цифровые грёзы", на обороте книжки некие источники пели дифирамбы этому автору, приписывая ему звание ГИбсона Латинской Америки, а не деле оказалась скучная байда о нехитрых проделках в фотошопе...

Увы, беда таких «спецов» в том, что даже им порой не по силам разглядеть точное «разрешение» романа, различить все те “пиксели” «Цифровых грёз», которые несут на себе «цвет, интенсивность и другие характеристики изображения». А оно многослойно и мозаично. Как сама жизнь. Как само общество. Как человек… Человек, который в очередной раз сталкивается с вопросами: можно ли воплощать свои честолюбивые мечты путем компромисса с совестью? имеет ли он право с помощью новейших технологий изменять существующую реальность? может ли он вообще соперничать с Творцом?