Созерцание чуда

Олександр Афанасьєв

Простота — это то, что труднее всего на свете;
это крайний предел опытности и последнее усилие гения.
Леонардо да Винчи

Писать о природе творческого гения непросто, даже если его конкретный носитель, известный украинский художник Владимир Кирьянов, твой старый добрый друг. Тем сложнее это делать не профессиональному художнику, а человеку, по роду занятий далёкому от этой удивительной профессии.

Как дилетант в искусстве, когда–то давно я принял для себя условную градацию художников, напоминающую пирамиду. В основании расположил людей со способностями к рисованию, с юных лет умевших изобразить что–либо очень похоже, красиво и броско. Ступенью выше поставил художников, с дипломом или без такового, обладающих даром вдохнуть в работы душу. Суметь выразительными средствами передать настроение картины, атмосферу, раскрыть интригу сюжета… На вершине же этой воображаемой творческой пирамиды царствуют небожители, в работах которых ещё и присутствует вечность — некий высший, боговдохновенный смысл. Как раз то, что мы так любим и ценим в графических произведениях Владимира Васильевича Кирьянова.

Чем художник неизменно восхищает своих друзей и почитателей — простотой и доступностью, открытостью миру и внутренней свободой, преданностью раз и навсегда избранному пути. Парадоксальным сочетанием внешней открытости и коммуникабельности — с богатейшим, щедро наполненным, сложным и живым внутренним миром.

Созерцание работ Владимира возвышает и очищает души, помогая раскрытию собственного духовного и творческого потенциала. Наверное потому к нему так тянутся люди творческих профессий. Но не только творческих: в личном контакте Кирьянов умеет находить общий язык с кем угодно — с рабочими и чиновниками, людьми науки и культуры, сохраняя со всеми доброжелательные и уважительные отношения. Но при этом художник на редкость избирателен и чистоплотен в близких, личных отношениях, далеко не всякого допуская в близкий круг задушевного общения.

С тех самых пор, когда впервые взял в руки карандаш, Владимир Кирьянов работал в однажды найденном и навсегда выбранном творческом направлении, которое так очаровало его в детстве. В своём творчестве он так навсегда и остался ребёнком, восхищённо созерцающим и познающим окружающий мир, вновь и вновь открывающим его и для себя самого, и для ценителей творчества.

Наверное справедливо сказать, что всякий ребёнок, однажды взявший в руки кисточку или карандаш, рисует в стилистике наивного, детского сюрреализма. Малыши не озадачиваются объективным отображением мира, детальным, фотографическим сходством. И часто, свободно отражая и выражая собственное восприятие модели, маленькие художники прозревают внутреннюю, сокровенную суть вещей и явлений.

Став профессиональным художником, Владимир не «колебался с линией партии», не работал в эстетике социалистического реализма, не рисовал для выставок портреты вождей КПСС, знатных дояров и передовых станочников, брезговал неискренним уже в те годы «пафосом ударных комсомольских строек», сторонился воспевать подвиги кровавых «комиссаров в пыльных шлемах». Зарабатывая в советские годы семье на хлеб художником–оформителем, и тем вынужденно соучаствуя в политической агитации, художник неизменно вносил критическую, сатирическую нотку в набившие оскомину пустые и звонкие партийные лозунги, беспощадно и едко высмеивал «бессмертный образ Вождя мирового революционного пролетариата» и его верных миньонов.

Это отдельная, большая тема творчества Кирьянова — сатирическая «Лениниана». Будь моя воля, выделил бы отдельный зал музейной, пусть пока ещё виртуальной, экспозиции под карикатуры на красных вождей и штампы советского агитпропа, многие из которых Владимир выполнил ещё «в года глухие»...

Ощущая фальшь коммунистической идеологии, презирая дутых советских кумиров и отнюдь не скрывая этого, Владимир в советские времена имел много проблем с партийными, советскими и «компетентными» органами. И хоть тоталитарно–имперский Левиафан препятствовал становлению официального статуса, приёму Владимира в Союз художников, но имперский монстр так и не сумел заставить художника изменить призванию, склониться перед идолом и начать служить ему. Наперекор преградам и обстоятельствам, гений Кирьянова развился, оформился и достиг высших степеней мастерства именно в годы глухого коммунистического безвременья.

Почти наверняка, творческий и жизненный путь художника оказался бы гораздо труднее, тернистее и запутаннее без Любви, без спутника жизни, Любови Григорьевны. В ней он обрёл не только супругу — спутницу жизни, но мудрого, бесконечно доброго и всё понимающего друга, единомышленника и музу. Талантливейший художник–портретист, она каким–то чудом находила время и для собственного творчества, и для преподавания и работы завучем детской художественной школы, для воспитания собственных детей и ведения домашнего хозяйства. Любовь Григорьевна по мере сил помогала раскрытию талантов мужа, а в этой житейской суете и сама выросла в большого мастера — одного из лучших современных художников–портретистов Украины.

Искусство, понимаемое не как высшая степень мастерства, а как мимезис, как подражание — это чувственное выражение сверхчувственного, и творится не исключительно «ради искусства», но и для конечного потребителя — зрителя, слушателя, читателя.

Когда зритель рассматривает произведения изобразительного искусства, часто возникает соблазн разобраться в сюжете произведения, попытаться понять замысел художника. Это не трудно сделать, если работа выполнена в стилистике классицизма или социалистического реализма. Такие произведения обычно создаются в соответствии с устоявшимися, общеизвестными канонами, имеют вполне однозначное толкование и обычно напрочь лишены «подтекста», «двойного дна».

Не мне судить, к какому из направлений изобразительного искусства следовало бы отнести творчество Владимира Кирьянова, но уверен, что к его творчеству вполне применимы слова о Гоголе, сказанные Набоковым: «проза Гоголя по меньшей мере четырехмерна. Его можно сравнить с его современником математиком Лобачевским, который взорвал Евклидов мир...». Вот и работы Владимира многомерны: они технически филигранны, гармоничны, композиционно совершенны. Не только глубоко психологичны, но ещё и одухотворены высшими, вечными божественными смыслами.

Да, можно попытаться расшифровать мессидж — явное или скрытое послание конкретной работы. Подвергнуть анализу, интерпретировать, объяснить в рамках той или иной эстетической парадигмы; иными словами — «поверить алгеброй гармонию»: штрихи и тени умертвив, разъять прекрасное, как труп. Но, как предостерегал нас великий русский поэт, это неправильный подход к делу, который будет уводить нас всё глубже и глубже в дебри навязчивого до патологии анализа, множить рефлексии вплоть до трясин «философической интоксикации».

Модернизм и постмодерн, сюрреализм, структурализм… Это и вправду увлекательные темы, небесполезные в плане культурного развития, но даже знание тонких нюансов этих направлений философской и художественной мысли вряд ли сможет помочь пониманию глубинных посылов работ настоящего художника. Потому не стоит наверное искать в работах Кирьянова какой–то тайный «код да Винчи», подбирать к нему ключ, угадывать, конкретно что же «зашифровал» автор в той или иной своей композиции. Владимир не составляет ребусы. Он лишь графически оформляет всё то, что спонтанно, в виде образов и символов, всплывает из глубин микрокосма, из океана коллективного бессознательного.

Что до меня самого — я не разгадываю ребусы. Все годы своего знакомства с творчеством этого мастера я бесхитростно, открытыми глазами рассматриваю его чудесные картины и наслаждаюсь ими. И даже не так: я живу с ними.

Всякий раз, видя как Владимир работает над картинами, во мне неизменно возникало чувство, что наблюдаю не просто отточенную до совершенства работу настоящего профессионала , а некое священодейство — акт творения прекрасного.

Как рассказывает художник, начиная новую работу он и сам далеко не всегда представляет, какой станет картина в законченном виде. Зачастую бывает, что изначального замысла вообще нет: будущая композиция начинается с случайно увиденной и запавшей в память, или — вдруг всплывшей в сознании замысловатой линии. В роли триггера, затравки для дальнейшей кристаллизации образов, становится даже случайно посаженная клякса, или упавшая на лист тень…

А иногда акт творения начинался с какой–то фразы из разговора, из телевизора, побуждался каким–то событием, интересной книгой, просмотренным фильмом… Не раз видел, как не прерывая разговор, Владимир вдруг тянулся к бумаге, и не теряя нить беседы начинал одновременно что–то отстранённо рисовать на листе, бросая мимолётные взгляды на то, что выходит из–под пера или карандаша.

А поначалу из–под пера проступают какие–то малопонятные, абстрактно выглядящие почеркушки, которым не обязательно ещё суждено стать эскизом будущей картины. Как всякий настоящий художник — не ремесленник живописной артели, Кирьянов не «гонит план», не работает без вдохновения, не вымучивает из себя картину. Если работа вдруг не идёт — откладывает эскиз в сторону, где тот постепенно перемешивается с десятками подобных заготовок, потенциальных зародышей будущих картин. Там он вылёживается, до поры до времени…

Как правило, Владимир не выстраивает композиции сознательно, через рассудок и разум, перебирая и комбинируя образы по хрестоматийным шаблонам и схемам. Никого никогда не копирует — в творческом процессе он самостоятелен и самодостаточен, картины ярко индивидуальны, почерк мастера легко узнаваем. Картины Кирьянова невозможно спутать ни с чьими другими.

Наделённые каким–то магическим потенциалом, эти картины буквально приковывают к себе внимание, завораживают, тянут к себе и в себя, погружая зрителя в чудесный мир, заставляя вновь и вновь возвращаться — и вновь рассматривать, впитывать, наслаждаться… Увиденные однажды , эти композиции как брошенные в почву зёрна прорастают в душе зрителя, живут в ней. И случайно, или очень уместно ситуации, эти композиции вновь всплывают в памяти, чтобы напомнить о себе, передать зрителю какие–то послания из иного, божественного мира…

Сюжеты и образы картин Кирьянова не выдуманы, не вычитаны в умных книжках, не скомпонованы из готовых хрестоматийных болванок или находок других мастеров. В работах Владимира не встретишь тривиальные образы или избитые сюжеты. Но при всей замысловатости и фантастичности, а порой — и лаконичной простоте композиций, художник не мотивирован желанием обаять или удивить зрителя а просто рассказывает о том, что и как сам увидел и прочувствовал.

Бывает, что уже в процессе работы над картиной сам художник удивляется появлению вдруг каких–то совершенно неожиданных образов, которые, тем не менее, вскоре очень естественно и гармонично вписываются в общую композицию, придавая ей законченность и совсем уже иной смысл.

Как мне представляется, Кирьянов зачастую просто оформляет и запечатлевает всё то, что в целостном, пусть пока ещё смутном и нерезком виде, проступает из творческих глубин его души. Делает это с блеском: он ведь не «наивный» самодеятельный художник, не примитивист, а профессионал, владеющий филигранной техникой рисунка тушью, на уровне признанных мастеров мирового графического искусства.

Как и многим одарённым художникам, Владимиру Кирьянову свойственна естественность, честность и простота. Та самая строгая простота гения, о которой вынесенными в эпиграф словами, говорил Леонардо да Винчи .

Простота не в технике, которая виртуозна. В картинах мастера нет ничего лишнего, украшательного, не своего. Нередко Владимир детально и чётко прорабатывает лишь центральный, ключевой образ картины, периферию же выполняет схематичней, более блекло, порой упрощая до контуров и даже беглых карандашных росчерков…

Палеолитическая Альтамира. Микены и этруски. Ювелирное искусство скифов. Росписи храмов Индии и Египта, индейцев Анд и Мезоамерики. Иконы Рублёва и фрески Джотто. Гравюры и картины Дюрера, эскизы, рисунки и живописные полотна Леонардо… Все эти шедевры сильно различаются по стилю и жанру, но имеется нечто, что все их объединяет, заставляя причислять к величайшим достижениям творческого гения человечества.

Узнаем ли мы, что этими шедеврами говорят миру их авторы? Иногда мы можем об этом догадываться, прочитывая сюжеты, рассудочно или интуитивно понимая или угадывая послания. Но случается и так, что обескураженные, мы просто застываем в изумлении, заворожённые картинами той чудесной, не всегда земной реальности, о которой нам повествует мастер.

Давно замечено, что символы и образы, наносимые на бумагу или холст рукой истинного художника, представляют собой некий универсальный код, понятный всем людям, независимо от национальности, культурного и образовательного уровня.

Всякий, даже не профессиональный художник говорит со зрителем на языке образов. Настоящих же, самобытных творцов от эпигонов и ремесленников всегда можно отличть по собственному почерку. Их язык образов располагает собственным, не только весьма специфичным алфавитом, но даже синтаксисом. Буквы и фразы кирьяновского алфавита это спиралевидные улитки и колёса, фантастически выглядящие птицы и рыбы, колодцы и лестницы, стены и заборы, причудливо изветвлённые деревья и перекрученные корни, кувшины–глечики и пасторальные хатки–мазанки…

Случается, что новая картина рождается за какие–то полчаса–час, без всяких эскизов, на одном дыхании. Но так получается далеко не всегда. Бегло, лёгкими штрихами карандаша набросав эскиз, и даже набело уже проработав тушью какие–то образы и отдельные детали, художник иногда не спешит идти дальше: откладывает рисунок в сторону, где тот вскоре смешается с десятками других набросков, в огромной кипе бумаг.

Творец не форсирует события, понукая себя во что бы то ни стало завершить начатую работу. Окончательно не закрывая тему, он просто берёт тайм–аут, предоставляя поработать собственному бессознательному мышлению, чтобы композиция «дозрела» в глубинах души, в бессознательном. Не знаю, с чем это корректней было бы сравнить — с беременностью или с инкубатором? Зародыш будущей композиции буквально «вынашивается», созревает в душе художника, а когда созреет — нужные образы и метафоры всплывут сами. Настанет час — мастер безошибочно извлечёт вроде бы уже позабытый набросок, и если будет суждено, тот вскоре превратится в новый шедевр!

И тогда — этот буквально проросший из сора повседневности, из уличного шума и бытовой суеты, малопонятный поначалу, почти абстрактный рисунок, постепенно, как дерево ветвями, начнёт обрастать деталями, в свою очередь порождающими всё новые и новые ассоциативные побеги. Детали и образы, ветвясь, переплетаясь и материализуясь на бумаге, породят новые образы, обретя плоть фактуры.

Это и есть созерцание чуда — наблюдать сотворение нового шедевра.

Творить Владимир может где угодно в пространстве, не всегда даже работая сидя за столом. Часто ему достаточно и простого планшета с листом бумаги, положенного на колени. Глядя со стороны, на первый взгляд процесс творчества отнюдь не выглядит каким–то медитативным священнодейством. Мастер предварительно не настраивается, не концентрируется на процессе, как монах на молитве. Зачастую его внимание рассеяно: одновременно художник может поддерживать беседу с друзьями или домашними, пить крепкий чай, успевая краем глаза ещё и смотреть кинофильм или вникать в суть происходящего на политическом телешоу. А где–то фоном ещё и звучит музыка, но не специально подобранная «под вдохновение», а совершенно случайная.

Мне это напоминает процесс проявления в устаревшем химическом процессе фотопечати — сначала на белом листе бумаги, как–бы из ничего, проступают тонкие блеклые контуры, которые постепенно оформляясь подробностями, материализуясь фактурой, становятся более резкими, детализированными и даже осязаемыми. Рука с пером движется как бы по наитию: со стороны даже кажется, что движет ей не художник, а некая посторонняя, потусторонняя сила.

Это чем–то похоже на процесс «автоматического рисования», или точнее — автоматического письма образами. Подобные техники и поныне используются в гипнотерапии, а на заре зарождения сюрреализма практиковались художниками–авангардистами — Андре Массоном (Andre Masson), Жоаном Миро (Joan Miro), Сальвадором Дали (Salvador Dali). Но если в тех опытах предшественники специально задавались целью войти в транс, то у Владимира всё происходит спонтанно, без транса.

Уже близкое к завершению произведение, с бинокулярной лупой на лбу, художник «вытюкивает» (кирьяновское словечко!) — окончательно прорабатывает детали фона, тени и фактуру. Да и то — не всё и не всегда: автор может оставить композицию как есть, или вдруг вернуться к уже казалось бы законченному рисунку и тщательно проработать ту или иную деталь. Или отложив почти готовую работу в сторону, произвести «апгрейд» — создать новую, переработанную и обновлённую версию картины. Так тоже бывает.

Не стоит наверное тешить себя иллюзиями, что вооружившись умными монографиями и прослушанными университетскими курсами, всегда сможешь прозреть суть творений настоящего художника. Чем больше рационализируешь, пытаясь истолковать произведения с позиций той или иной теории, тем дальше уклоняешься от истины. А истина, как и правда, всегда проста, и совсем не требуется какого–либо специального образования, чтобы понять её. Но не значит, что простое просто творить!

Вряд ли даже сам автор сможет дать исчерпывающий ответ на хрестоматийный школьный вопрос: «Что же именно хотел сказать художник этим своим произведением?» Что сказал бы Альбрехт Дюрер о своей «Меланхолии»? А Гойя о «капричосах»: только ли то, что уже сказал в подписях к ним?!

Пусть сам мастер, Владимир Кирьянов, наделён высоким интеллектом и обладает широчайшей эрудицией, но часто и он не может объяснить, откуда и почему возник у него тот или иной набор образов.

Откуда приходят эти чудесные образы? Можно сказать, что из подсознания, из сферы коллективного бессознательного, а потом долго перебирать всё новые и новые версии и подходы, привлекая для толкования всё более свежие и экзотические теории. Но в любом случае, эти предположения так и останутся на уровне гипотез. Наука как не имела, так и сейчас не имеет ответа на этот вопрос.

Процесс творчества это боговдохновенное таинство, которое очень сложно, а то и невозможно описывать словами человеческого языка. В акте творения художник выступает как медиум, как посредник и проводник между человеком и миром божественной гармонии, наполненной красотой и вечными темами, смыслами, символами. Миссия такого проводника свойственна всем одарённым художникам, поэтам, музыкантам, и вообще — людям высокого искусства.

Когда–то таких особых людей называли шаманами, духовидцами, медиумами, и в творчестве Кирьянова эта миссия выражается в наиболее естественном и чистом виде. Художник зовёт и ведёт зрителей в чудесный мир, который несмотря на замысловатость и даже фантастичность образов выглядит всё–же очень нам близким — нашим, славянским, украинским. Творчество мастера глубоко укоренено в родную почву и питается от глубинных пластов национального бессознательного, но достигает не только славянских и европейских, но и общечеловеческих глубин — универсальных для человека любой культуры планеты Земля. Наверное в этом и состоит отличие настоящего художника от ремесленника.

Приложив определённые усилия и терпение, всякого человека можно научить более или менее сносно рисовать, пусть в последние лет сто и это уже не слишком критично. Вызубрить основные каноны композиции несложно, и человек, вовсе изначально не имевший талантов и побуждений к рисованию, сумеет сделать более–менее удовлетворительно выглядящие работы, даже не обязательно на листе бумаги или холсте — в любом компьютерном графическом редакторе, из готовых шаблонов или фотоснимков. Но если это человеку не дано, никого невозможно научить чувствовать искусство. Талант художника это настоящий дар богов, который каждому отвешивается по–своему: одному лишь малая толика, а кому–то — полная мера.

Искусство Кирьянова уникально не только в местном или даже в национальном масштабе Украины, это явление европейского, мирового масштаба. Но как это часто случается, будучи хорошо известен в сравнительно узких кругах профессионалов и людей искусства, художник мало кому знаком в более широких кругах населения. В обывательском мире филистера царствуют иные кумиры. Слишком уж часто в нашей жизни срабатывает дурацкий закон, что чем гениальнее художник, тем длиннее его путь к признанию.

Понять и полюбить картины Кирьянова сможет и ребёнок, что было уже неоднократно проверено. Всё что необходимо — открытость новому опыту, способность ощущать эти скрытые смыслы, глубинные послания работ. Именно — улавливать, ощущать, а не описывать, анализировать и классифицировать, чтобы потом интерпретировать. Важны простота и непредвзятость. И время: его картины обладают собственной, очень сильной магией. Образы глубоко и прочно западают в души зрителей чтобы потом, порой совершенно неожиданно, всплывать в тех или иных триггерных ситуациях, запускающих ассоциативный процесс. Так или иначе, эти оживающие в сознании композиции часто уже содержат в себе и символический анализ ситуации, и ответ, пути решения проблемы…

«Знающий не говорит, говорящий не знает», — так утверждает древняя мудрая даосская поговорка. Как и в квантовой физике, здесь действует «принцип неопределённости»: чем более точно мы стараемся что–либо описать и классифицировать, тем сильнее отдаляемся от истины, и тем более грубую ошибку совершаем.

Можно бесконечно долго, кропотливо и тщательно разбирать композиции работ и нюансы стилистических решений художников, анализировать влияния на автора тех или иных старых и новых мастеров и художественных школ, скрупулёзно интерпретировать символические образы и их конкретные комбинации с позиций юнгианской или какой–либо неофрейдистской парадигмы, но так никогда, по–настоящему и не приблизиться к пониманию.

Чжуан-цзы говорил: «Для ловли рыбы нужны верши; но вот рыба поймана, и люди забывают о вершах; для ловли зайцев нужны капканы; но зайцы пойманы, и люди забывают о капканах. Для передачи идей нужны слова; но постигнув идеи, люди забывают о словах».

… Мысль изреченная есть ложь.
Взрывая, возмутишь ключи, -
Питайся ими - и молчи.
Лишь жить в себе самом умей -
Есть целый мир в душе твоей
Таинственно-волшебных дум;
Их оглушит наружный шум,
Дневные разгонят лучи, -
Внимай их пенью - и молчи!..

Последуем же совету мудрых: просто и молча насладимся чудесными произведениями этого замечательного художника!

И ещё одно наблюдение напоследок: меня всегда поражало, насколько сильно отличаются оригинальные рисунки Владимира от даже очень качественных ксерокопий. Разгадка заключается в том, что графические работы мастера действительно имеют ещё и дополнительное измерение — объём! На некоторых участках пёрышко рыхлит бумагу, делая фактурой похожей на бархат, другие же напротив — приглаживая до глянца. А потому, правильнее всего смотреть работы Кирьянова в оригинале. Кроме, разве что, компьютерной графики.

В заключение — ещё одна важная, ключевая тема: Кирьянов и Гоголь.

Эти два мастера во–многом схожи, между ними есть много мистических параллелей. Схожи они не только своей нежной любовью к матери — Украине, особой ролью Петербурга в их жизни, но и — внешностью! А даже более того — многие годы художник проживал на улице имени Гоголя… Пусть меня поправят люди искусства, но я убеждён в том, что даже если судить по немногим работам, Владимир является одним из лучших, наиболее глубоким и тонким иллюстратором Гоголя. Пока мы можем видеть иллюстрации к «Миргороду», но я знаю, что Гоголь всегда жил и продолжает жить в душе Кирьянова. А значит — мы ещё увидим его «Петербургские повести», и «Ревизор», и «Мёртвые души»…

До Вашої уваги віртуальна фотовиставка