<<< Назад | Вперед >>>

Глава XLIII.

МАЗЕПА.

Апостол. Козаки в Курляндии. Гетман выступил в поход. Замоец. Сдача его. Украинцов. Письма Мазепы. Посылка в Гродно Скоропадского. Трещинский. Вольский. Письма Мазепы к Государю. Инструкция Вольскому. Начало измены. Гыбель Мировича и Миклашевского.

Война с Швециею продолжалась, и Малороссияне не переставали в ней участвовать; Апостол служил под командою Бранта, с которым, как писал он к Мазепе, мило и жить и умирать. Разсеял семьсот шестьдесят Шведов под Варшавою, взял в плен триста, способствовал в отобрании Варшавы от Генерала Горна. Потом перешел вместе с Мировичем под команду Паткуля. Обращение последнего с козаками заставило их самовольно возвратиться в Украйну. Оправдывая свой поступок, Мирович писал к Гетману, что, кроме голода и холода, его понудил сам Паткуль домой идти. Сперва начал он отбирать лошадей у Товарищества, потом стал учить их пешему строю по-Немецки, бил палками непонятливых, и даже некоторым угрожал смертною казнию; но Мазепа не внял оправданию, и мы увидим как отомстил Мировичу.

В следующем году полки Прилуцкий и Киевский участвовали в изгнании Шведов из Курляндии; при них был родной племянник Мазепы — Войнаровский. Наконец в Июне месяце, Мазепа переправился за Случь.

Обоз состоял из одиннадцати тысяч возов; провианта было на полгода; лошадей полтораста тысяч; посевы изчезали на пути ополчения; Польское шляхетство несло убытки неизчислимые; оно роптало, жаловалось и, наконец, начало грозить Посполитым рушеньем. Мазепа писал к Головину: «я уже доказывал Шляхетству, что столь великое войско не может, без, ущербу для обывателей, пройти страну; но Поляки грозят и, не имея ни откуда помощи, я нахожусь в крайней опасности, как агнец среди волков».... Агнец с великим войском, и волки невооруженные, обиженные. Пусть судят читатели.

Дело состояло в том, что к неизбежному раззорению края при переходе союзного войска, Мазепа прибавил, собственно от себя, раззорение вельмож партии Станислава, и наложил дань на жителей Збаража и Брод. И все это в свою пользу. Воеводство Волынское прислало к нему уверения в преданности Августу. Наш Посол Долгорукий и Коронный Подканцлер просили его не вступать в Волынию; он обошел болота и реки, стал в Русском воеводстве, и чтоб отдалить от себя подозрения в хищничестве, писал кт Головину, что он агнец меж волками. Из-под Зборова выступил к Львову. В конце месяца был в Воеводстве Бельском; в половине Сентября вступил в Любельское, и начал неотступно вымаливать у Государя позволение открыть военные действия занятием Замосца. У Мазепы было тридцать тысяч войска и семдесят пушек, да при нем находился, в его повелении, Севский Воевода Семен Неплюев, с тремя полками пехотными Севскими, и с двумя Стрелецкими, всего пять тысяч человек и двадцать орудий. Томас Замойский был Коммендантом в крепости.

Гетман потребовал сдачи. Замойский отвчал: « если нас будут добывать, мы станем обороняться.» Гетман изготовился на приступ: Замойский немедленно сдался. У Мазепы было тридцать пять тысяч войска и девяносто пушек. Кто предписал условие сдачи? —Замойский.

Они состояли в следующих статьях: крепости состоять под главным начальством Господина Ордината Замойского; караулу быть общему; во всяком случае ссылаться не с Коммендантом, а с Господином Ординатом; гарнизону, в безопасное время от неприятеля, находиться в полном и единственном распоряжении Ордината; при поступлении в крепость, Гетман обязывается им выдать на месяц деньги для продовольствия; потом сему гарнизону довольствоваться из собственных доходов Ордината, почему все имения Замойских освобождаются от провиантов для армии, войсковых переходов и всяких податей; в случае неприятельского нападения на крепость и на владения Господина Ордината, ему оказано будет пособие; если имения его потерпят какое раззорение, Гетман обязан ему исходатайствовать у Государя пристойное награждение; наконец, Гетман употребит ходатайство, чтоб Господин Ординат получил осьмнадцать тысяч ефимков, издержанных им на содержание крепости»

Обвиняют Мазепу, что, умея давать советы, полезные государству и стране, им управляемой, будучи искусным министром, он не был воин. Говорят, что когда он вступил в Замоец с боем барабанным, то, окруженный трофеями, не покоился на лаврах, не приветствовал Козаков победителей, не разъезжал, подобно Хмельницкому, на гордом коне, ввиду рядов неприятельских; но сидел в палатке один, погруженный в думу, и мысли его изливались в письмах, и потому-то заключил такие невыгодные условия, — нет! — Мазепа был умен; он понимал, что с многочисленным войском может предписать уставы врагу малочисленному, побежденному. Как ему не понимать этого, когда и мы это все знаем. Но к нему в сердце заронилась уже мысль, и заронилась не теперь, давно. То была тайна, сохраненная в глубине скрытной души Иезуитского воспитанника, а здесь ему нужна была на будущее время дружба Замойского

Между тем советы его все были благи для России.

Каргопольский Наместник Емельян Украинцов приехал заняться с Турецкими Коммиссарами определением границ; Запорожцы не соглашались допустить Украинцова до размежевания; Гетман их усмирил. Головин спрашивал его мнения, Гетман написал к Украинцову; « хотя в порученном вашей милости деле и не нужен мой совет, ибо, по дарованному вам от Бога благоразумию вы в оном совершенно искусны и знаете все хитрости бусурманские, к тому же имеете Монарший указ; но совсем тем, по должности моей, предлагаю Вашей Вельможности стараться прежде всего получить от Турков письменное обнадеживание в нижеследующем: чтоб они впредь ничего не затевали противного мирным договорам; содержали бы в тайне совершившееся по их желанию межевое дело; и, во время настоящей с Шведами войны, удерживались, хоть на два года от постройки крепостей на землях Кизикерменской и Таванской. Впрочем все сие предаю Божией и Его Помазанника воле, а вашей милости благоразумному и попечительному старанию. »

Сколько ума, сколько ловкости, сколько любви к России и подобострастия к Петру!

Головин просил мнения насчет уступки Полякам западной Украйны.

« Изволили вы желать, чтоб я сообщил вам мое мнение об уступке Полякам сей стороны Украйны? » Писал к нему Мазепа. « Я во всех случаях, как и в нынешнем, полагаюсь на премудрую волю Великого Государя, однако ж предлагаю, что много есть препон и трудностей в исполнении сего. О чем подробно вам донесет Генеральный мой Асаул Иван Скоропадский, которого нарочно посылаю к Двору Монаршескому; главное же неудобство: близкое в таком случае соседство Поляков с Запорожцами и Крымом. Вы наверно памятуете, что, в договорах вечного мира России с Польшею, определено выслать обоюдных Коммиссаров, для окончательного размежевания на сей стороне Днепра городов: Канева, Черкас, Корсуня, Чигирина, Крылова и других с принадлежащими им землями. Города сии непременно должны оставаться за Великим Государем, ибо если они отойдут во владение Поляков, то, кроме многих других затруднений, все Малороссияне перейдут на сию сторону Днепра, избегая повинностей, особливо из порубежных полков: Переяславского, Лубенского и Миргородского, которых жители имеют многие старинные грунты и угодья на сей стороне, о чем тому же Асаулу приказал я словесно вам донести. »

Петр, Август и Головин были в Гродно, когда Скоропадский туда прибыл и донес последнему на словах, что козаки могут оборонять крепости, защищать обозы, но не годятся в открытом поле, в скорых и легких подъездах, будучи не строевыми и дурных имея лошадей; что одиннадцать козацких подъездов послано под Варшаву без успеха, благодаря непостоянству Поляков; наконец, по повелению Гетмана, просил он, чтоб Малороссийские войска действовали впредь вместе с Московскими, или чтоб к козакам придали тысячу драгунов и тысячу Саксонцев, вместо несведущих и неопытных полков Неплюева. Тогда же Гетман писал об условиях с Замойским что не мог с ним заключить желанной капитуляции, «он упорствовал и я принужден был согласиться на предложенные им статьи, чтоб только скорее ввести гарнизон в крепость, ибо и так, ожидая от него решения, много восприняли мы голода и холода, стоя под одним небом. »

Скоропадский, возвратясь, нашел Мазепу в Дубно. При нем было шесть тысяч козаков. Главное семнадцатитысячное войско было на зимних квартирах в земле Хелмской и в Бельзском Воеводстве. Жалуясь на недостаток в сене, соломе и хлебе, Мазепа писал: « Бог судит тех Королевских Министров, которые доносили Государю, а мне предлагали, чтоб моему войску зимовать в земле Хелмской и в Воеводстве Бельзском. » Лизогуб, Борухович и Танский пошли в Воеводство Спиское; они убили Воеводу, преданного Лещинскому, и отряд его разсеяли. В Дубно получил Мазепа через Скоропадского позволение, оставя козаков в Польше, возвратиться в Батурин, если здоровье мешает ему быть в походах. Такого позволения вовсе не желая, он отвечал, что хотя бы по слабости здоровья и по делам Украинским, весьма важным, ему и следовало возвратиться в Малороссию, но ничто не отторгнет его от службы Государевой.

Туда же приехал к нему из Крыма и родной племянник его, Гадячский Полковый Обозный Степан Трощинский, посыланный в 1704 году к Хану Хазы-Гирею. Гетман с Ханом были в несогласии: Трощинский их примирил; с ним прибыл Крымский Ага, который привез Гетману Ханскую грамоту, наполненную дружескими обнадеживаниями.

Но всего достойнее замечания было письмо Мазепы к Царю из-под Замостья, от тринадцатого Октября, и инструкция Вольскому.

«Пресветлейший, Самодержавнейший Царь, Государь мой Премилостивейший. »

«Уже то на Гетманском уряде моем четвертое на меня искушение, не так от диавола, как от враждебных недоброхотов, ненавидящих Вашему Величеству добра, покушающихся своими злохитрыми прелестьми искусити, а наипаче пременити мою, никогда же премененную к Вашему Величеству, подданскую верность и отторгнути меня с войском Запорожским от Высокодержавной Вашего Величества Руки. Первое: от покойного Короля Польского Яна III Собеского, который некакого шляхтича, именуемого Доморицкого, присылал ко мне с прелестными своими письмами, которого я того ж времени и письма те отослал в Приказ Малыя России. Второе: от Хана Крымского, который, в тот час, как я из Перекопа возвращался с Князем Васильем Голицыным и уже переправился чрез Конские воды, прислал ко мне одного пленника козака полку Полтавского, с коварственным письмом, возбуждая к тому, дабы я: или соединясь с ним, за десять только верст от обозов наших обретающимся, способствовал ему на рати Вашего Величества союзным ополчиться и устремиться, или от войск Ваших отступил и отлучился, не дая им ни единой помощи, чтоб он тем образом свободнее мог те Вашего Величества рати преодолети и в намерении своем поганском совершенство получити. Да и прочие безумные слова в том же своем письме предложил мне, которое я тогда ж вручил помянутому Князю Голицыну. Третие: от Донцов раскольщиков, именуемых Капитонов, от которых приезжал ко мне в Батурин Асаул тамошний Донской, преклоняя к о своему враждебному замыслу, дабы я с ним, утвердя междоусобный союз, ополчился на Вашу Державу Великороссийскую, обещая и обнадеживая прелестно: что Хан Крымский со всеми Ордами предстанет в помощь способственную, которого Донского Асаула отослал я тогда же для допросу к Москве, что все имеет быти в Приказе Малыя России записано. А ныне уже сие четвертое от Короля Шведского и от Короля Польского, беззаконно ныне в Варшаве коронованного, Лещинского, устремился на мою душу и не преоборимую подданскую верность искушение; которые, искушая меня своими факциями и злоковарными прелестьми, к себе преклонити прислали из Варшавы, в сих числех, в обозе ко мне некакого шляхтича, именуемого Вольского, которого я приказал распросити с пыткою; посылаю его рапросные речи ко Двору Вашего Величества, из которых совершеннее будет Ваше Величество известен, в чем он Вольский и от кого послан, и что ему, к прельщению моей непреодолимой подданской к Вам верности, поверено в тайне мне предложити; а его самого, Вольского, для того не посылаю, что ныне тем путем трудный и не безопасный проезд, опасаясь, дабы его кто с противной стороны у посланных моих нечаянно не отбил. И я, Гетман и верный Вашего Царского Величества подданный, по должности моей и обещанию моему......, Отцу Вашему, и Брату Вашему.....,

чрез весь век прежнего жития моего, верно и ни в чем не преткновенно, служил; также и ныне Вам...., по должной моей Гетманской верности, истинно работаю и яко до сих времен во всех тех искушениях и вражних прелестях, аки столб непоколебимый и аки адамант несокрушимый, пребыл я, так и сию мою малую службишку и подданску верность, в которой меня и ныне зломыслящих Вашего Царского Величества врагов коварство и злокозненная прелесть не могла умягчити, сокрушити, преклонити и преодолети, с собою самим повергаю Пресветлейшего Вашего Царского Величества маестату под Монаршеские стопы, под которых сению обретши себе доброе пристанище до последнего издыхания непременно пребываю и пр.

Вольскому Станислав дал следующие поручения: 1. Вразумить Господина Мазепу, что защищать Августа, значит — приготовлять гибель прав и вольностей Речи Посполитой; чего, вероятно, Мазепа не сделает, потому что и Королю даже известно какую любовь имел он всегда к своей отчизне.

2. Для переговоров с Господином Мазепою дана полная власть Бурковскому, но как это было бы долго, то прислан Вольский утвердить условия Гетмана с Королем Шведским, для того, чтоб этот не пошел войною на козаков.

3. Тотже Вольский объявит безсмертную славу, которую Господин Мазепа примет от успокоения отчизны своей; обещает все вольности, которые даст ему Величество и Речь Посполитая за освобождение из-под владения Русского и награду, какую он сам пожелает.

4. Что Вольский сделает, то будет внесено первой статьею при первом мирном договоре с Москвою.

5. Он должен донесть сколько нужно войска в Украйну и сколько Господин Мазепа его потребует.

6. Этак, кажется, скорее можно дело привести к успешному окончанию, нежели с помощью народного возстания, что весьма опасно. А тайными сношениями сам Господин Мазепа подаст способы к пользам Короля, Речи Посполитой и к выгодам своим собственным.

7. Просить разрешения на каждый пункт сколь возможно скорее.

Эти пункты, которые переслал Мазепа Государю и которые хранятся доныне в Коллежском Архиве, ничего решительно не доказывают; об условиях в их ничего не сказано; но очевидно, что приезд Вольского был прежде еще одобрен Мазепою. Для чего он немедленно объявил о том Государю? Для чего пыткою допрашивал Вольского? И это легко понять: послал он статьи инструкции в Москву, боясь доноса со стороны; но послал только такие, из которых Государь ничего узнать не мог. Что касается до пытки, ее не было; это ложь, в которой, однако ж, никто не мог уличить Гетмана, потому что пытка производилась тайно. А ясным доказательством лжи служит неприсылка Вольского в Москву, где б действительно его передали в застенок, и где б допросили о тайне, которая скоро сама обнаружится. К тому же как ничтожна изговорка Мазепы, по которой он не прислал Вольского: « путь ныне трудный, небезопасный, неприятели могут отбить его. » Сравнивая себя с столбом неодолимым, с адамантом несокрушимым, он уже был, в том нет сомнения, врагом Петра; предание говорит, что и самая вражда его с Палием началась за несогласие знаменитого Хвастовского Полковника возстать против Государя. « Палий, Палий, —говорит Гетман,—не изменишь ли ты мне.»? «3а что ж я тебе, Гетман Мазепа, стану изменять, когда ты будешь благое творить?»—« Я думаю, Палий, Москву уничтожить и сам хочу в Столице Царем царствовать. » — «Скорей ты будешь, Гетман Мазепа, у столба стоять, нежели царствовать.»— Так описывает этот разговор дума народная, разсказ того времени; она разливает странный свет на это полупонятное произшествие. И чего не могло зародиться в душе властолюбца, добившегося неблагодарностью, коварством, злодеяниями до сана Гетманского? От самовластного Гетмана обеих сторон Днепра до венца царственного, может быть, ему казался шаг не велик.

Его поступки доказывают, что это была у него давняя мысль. Палий был опасен; он не согласился бы на борьбу с единоверцами;—он был услан в Москву. Благородный воин не был доносчиком; если, быть может, он и сказал в Москве о Гетманских намерениях, ему не поверили; мы видели, как прямодушный, верный слову своему Петр полагался во всем на Гетмана. Мы видели и еще увидим, как опасно было подавать в то время доносы на Мазепу. Он был не уверен в Миклашевском и Мировиче; какая участь постигла их?

Мирович был отправлен с полком Переяславским в Ляховичи. Там, Марта тридцатого, шесть тысяч Шведов и восемь тысяч Волохов его окружили. Он сделал вылазку, положил тридцать Шведов на месте, взял нескольких в плен, пятьдесят ранил. Начался голод в крепости, освободитель не являлся; козаки положили оружие; Мирович кончил жизнь в Стокгольме, в цепях.

Миклашевский был отправлен в Несвиж только с четырьмястами козаками; Шведы ночью окружили Несвиж; двести человек спаслись в Бернардинском монастыре и не сдались Шведам: сто человек было взято в плен, сто легло на месте, а с ними и Миклашевский.

Почему Мазепа не отправил к ним подкрепления? По причине разлития вод. Наконец, однако ж, он выслал к ним пятитысячный отряд с Апостолом и Неплюевым, но выслал Апреля девятнадцатого, то есть тогда, когда воды бывают у нас в полном разлитии, и когда один был в плену, а другой в гробу. А между тем Шведы разбили под Клецком и Апостола и Неплюева.

Здесь начались непрерывные, но все еще тайные сношения Мазепы с врагами Петра.

Глава XLIV.

МАЗЕПА.

Причины возстания Мазепы на Петра. Справедливость Государя в отношении к Украйнею. Благодеяния его Мазепе. Усы. Немецкий кафтан Мазепы. Пощечина. Разсказы Прокоповича, Нордберга, Конисского и Вольтера. Дульская. Сношения с Зиленским. Быхов. Гетман в Батурине. Государь в Чернигове и в Киеве. Киевопечерская крепость. Вопросы Мазепы Царю и Царския решения. Бунт Запорожцев. Галаган. Кость. Жолкиев. Тысяча лошадей. Войнаровский идет на Люблин. Грамота Царская Малороссиянам. Подтверждение их прав. Кичкаровский. Бунт Башкиров и Калмыков. Доклад Мазепы насчет крепости. Смерть Мазепиной матери. Первый донос Кочубея. Никанор и Трифилий. Василий Кочубей и жена его Любовь. Второй приезд Никанора. Открытие тайны. Мысли Государя насчет доноса. Отъезд его в Польшу.

Что понудило старца шестидесятилетнего, в часы предсмертные, возстать против Царя и Благодетеля?

Дотоле Петр не нарушил ни единого условия, которые сам Гетман скрепил, облекаясь в Гетманский сан. Все вольности, все права козацкие были неприкосновенными. Никто из козаков, никто из Старшин не имел повода на Государя роптать. Многие из Малороссиян, вопреки обычаю, были судимы в Москве и в Сибирь сосланы. Но это была воля Мазепы. Правительство всегда отдавало виновных или им оклеветанных Украинцев ему же в руки. Выборы на уряды, статут, города, находящиеся на правах Магдебургских, власть, присвоенная здешними уставами каждому уряднику, винокурение, табак, статьи доходные, все оставалось в том виде, в каком следовало быть по обоюдным условиям. Ни войско не лишено было жалованья, ни шляхетство не было унижено. При Петре, покуда Мазепа не возстал против него, было для Украйны лучше, нежели при Софии и Голицыне, нежели при Феодоре, и даже при Алексие. Если были откупы, никто другой не учреждал их как Гетманы. Воеводы не вмешивались ни в суды ни в расправы; постоев у козаков и шляхетства не было.

Что же касается до Мазепы лично, Петр был его благодетель, друг.

Не говоря о селах, которых столько ему надавал Государь, о дорогих подарках, которыми осыпал его безпрестанно, почести, которыми он окружил его, были вполне достойны сана Гетманского. Вспомним поездку его в Москву, Царский прием, ему сделанный, это требование советов в важнейших делах государственных, даже и не до Малороссии касающихся, эту твердую непоколебимую доверенность и уважение. Все, что Мазепа ни сделал, ни сказал, казалось Государю достойно хвалы и чести. В болезнях присылал к нему медиков, в печалях принимал участие, в потерях утешал».

Гетман Малороссии не нуждался в титуле Князя Римской Империи; но Государь знал, что это польстит его самолюбию и Мазепа стал кавалером ордена Андрея Первозванного, Действительным Тайным Советником, Князем Римской Империи; даже в лице его родственников Петр Великий льстил его самолюбию, то возвышая, то обогащая их.

И после клятв, уверений, ласкательств, отвратительных воздыханий и похвал своей верности, возстать на благодетеля своего! Неужели ум Мазепы не мог постигнуть, сколь несообразна была борьба эта с его силами; не мог понять хоть части Величия Того, Кто боролся с целым народом, с предразсудками, с невежеством, со Стрельцами, с Польшею, с Карлом XII, и отовсюду выходил с победою? Неужели ум Мазепы состоял только в раболепных хитростях? неужели это был ум, ползущий во мраке тайны, опытный только в том, как ниже и ниже кланяться Боярам, как умолять Нарышкина, чтоб тот не гневался за увоз карлицы; ум сведущий не в битвах, но в том, как пыткой допросить Кочубея о его сокровищах, как развратить невинность девицы неопытной, как отплатить Сибирью Самуйловичу и бедному его семейству за все блага, которые семейство его излило на него; ум сведущий в том, как благородного Палия зазвать на пир и сонного забить в кандалы; как мучительски казнить Соломона по подозрению; как клеветать на народ свой Царю, и самому строить против Царя ковы? Но это низкой ум!

Прямо, благородно действовать—иное дело не было б удачи; не было б и безславий. Люди, не имеющие несчастий, коль скоро они жалуются безпрестанно на свои горести, потупляют глаза пред Властителем, вздыхают из глубины сердца, и, замышляя недоброе, строят ежегодно, или посещают ежеминутно храмы Божии,— эти люди опасны: им не должно доверять. Это Мазепа с Петром.

Предание говорит, что причиной ненависти Мазепы к Петру был один случай на пиру у Меньшикова: Государь, за обедом сказал, что он хочет преобразовать козаков в войско регулярное. Мазепа, сидя с ним об руку, начал говорить, что еще не время тревожить Малороссиян. Петр схватил его за усы, назвал изменником и закричал: нет! пора уже мне за вас принятъся. Озлобленный Мазепа отплатил Петру возстанием.

Но это не вполне справедливо. Феофан Прокопович, знавший Государя лично, говорит, что он вовсе не намерен был заводить регулярное войско в Малороссии. А Нордберг разсказывает, что, желая угодить Государю, Мазепа сам предложил ему принудить козаков к фрунту; но Петр; не согласился. Таков был защитник Украйны, Гетман, козаками из среды себя избранный. Известно однако же, что он в Москве надевал иногда, вместо Гетманского облачения,— Немецкий кафтан.

Вот слова Архиепископа Конисского на счет произшествия у Меньшикова за обедом.

«Гнусный умысел сей породила в нем адская злоба его за личную обиду свою. Предание, взятое от приближенных к Мазепе особ, повествует, что, в недавнем от того времени, был Мазепа на одном пиру с Государем у, Князя Меньшикова и, за противоречие в разговорах, ударил Государь Мазепу по щеке; и хотя за то скоро и помирился с ним, но Мазепа, скрыв наружно злобу свою, запечатлел ее в сердце своем; а также злобные бояре, недоброжелателъствовавшие Государю за перемены государственные, а больше за погибших в бунте своих родственников, сочли случай оный божественным даром и утвердили Мазепу вего отважном намерении обещаниями своими оих помощи.»

Слова Конисского оправданы и речью самого Мазепы к войску в местечко Семеновке.

Вольтер говорит, что Петр обещал его на кол посадит; а Симоновский прибавляет, что Мазепа немедленно выехал из Москвы без позволения Государева.

Как бы то ни было, кто дал ему право, не спросясь воли народной, отторгнуться от Петра за обиду личную? Мы видим, что это было противно Малороссиянам. Да и кто бы согласился быть подвластным не Петру, а Мазепе?

Преданный родине, правдивый Конисский так продолжает: « Мазепа имел умысл толь вредный побуждением собственной его злобы и мщения; а отнюдь не ради национальных интересов, которые, натурально, должны бы в таком случае достигнуть народ к их одержанию; но вместо того народ всемерно истреблял Шведов, яко врагов своих.»

А Мазепа истреблял целые отряды козацкие; посылал на явную, очевидную смерть Полковников, чтоб избавиться от людей, которые не готовы были ему содействовать, или которые казались для него подозрительными; ему содействовали одни только его родственники, да ничтожная горсть людей преданных, какие всегда найдутся у человека сильного. Один Римлянин плакал по Нероне.

Описывают еще, что, будучи в походе против Шведов, он познакомился в Польше с родственницею Лещинского, матерью Вишневецких, Княгинею Дульскою; потом влюбился в нее, вздумал в шестьдесят лет жениться на ней и, для успеха в этом деле, решился присоединить Малороссию в Польше. Как будто б ему легко было сделать то, что противно было Богдану Хмельницкому. Условия с Поляками были у него следующие: он останется Гетманом обеих сторон Днепра и Запорожья, и будет владетельным, ни откого независимым, Князем Северским, с прибавкою к этому Княжению многих смежных земель, вероятно от России.

Дорого поплатилась за это Украйна. Войско козацкое в Минске приметно уменьшилось, Лубенский полк и пятьсот человек Стародубского пошли к Бресту-Литовскому. Пять тысяч козаков, присоединясь к Меньшикову, пошли в Гродно. Самому Гетману Государь поручил взять Быхов; Коммендант Синицкий упорно защищал крепость, тайно Гетман сносился с Лещинским через Иезуита Заленского и, наконец, возвратился в Батурин, изговариваясь подагрою и горячкою, которые, не только не позволяют ему делами управлять, но даже и говорить. «В прилежном моем радении взять Быхов—постыжен»—писал он к Головину.

В Июле Малороссияне увидели у себя гостя неожиданного. Карл намерен был вторгнутся в Украйну, Петр приехал ее обозреть. Июля первого он ночевал в Чернигове, четвертого прибыл в Киев. «Доношу Вашей Вельможности, писал Гетман Головину, что Его Величество изволил прибыть счастливо в Киев; хотя я и хотел на границах полка Черниговского почтить встречею толь Велиого и никогда еще в Малороссии, в препочтеннейшем Царском лице, небывалого гостя; однако предварил мое желание полномочный Его же Монаршеский указ, дабы я, не идучи к Чернигову, спешил со всем войском Запорожским к Киеву.»

В первый день приезда, Государь, встреченный пушечной пальбою, проехал прямо в Софийский Собор, осмотрел все его редкости, посетил Митрополита Варлаама, в тот же день был в пещерах ближних и дальних. Назавтра пришло известие, что Карл XII поспешает в Киев и уже находится в сорока милях. Тогда потребовал он Мазепу к себе; не упуская ничего из виду отправил в Петербург несколько Запорожцев, для обучения приведенных туда волов ходить в ярмах; между тем вызвал Меньшикова, Шафирова, Шереметева и Головкина. К Мазепе писал повторительно, чтоб, оставя пять или шесть тысяч войска в команде Меньшикова, прибыл с остальным в Киев. Гетман явился к Пеетру. Вдруг Карл вступил в Саксонию, и войско собранное в Киеве, было распущено. Заметя, что крепость Киевская устроена на месте неудобном и расположена ошибочно, Петр избрал Печерский монастырь, сам размерял землю и пятнадцатого Августа заложил крепость своими руками.

Девятнадцатого—Мазепа подал Ему семь вопросов на разрешение: 1. Долго ли ему быть в Киеве по отезде Государя, что делать, ехать ли в Батурин и кому надзор поручить над крепостною работою? 2. Какие войска Великороссийские будут при нем для охранения Украйны? 3. К кому относиться о важных делах? 4. Посылать ли Запорожцам жалованье и деньги, собираемые с Переволочанского перевоза? 5. Посланца Ханского отправить ли из Батурина? 6. Будет ли требованье Запорожцев на службу? 7. Позволить ли Красинскому жениться в Малороссии? — Государь приказал Гетману: во первых, распорядиться насчет крепости, и потом, если захочет, съездить в Батурин на короткое время. Полки Великороссийские оставил при Гетмане прежние. По третьему и шестому вопросам указал на Головкина. Посланца Ханского велел отпустить. Запорожцев удовлетворил, жалованьем и Переволочанским сбором. Дело Красинсого оставил на усмотрение Гетманское, и, прожив полтора месяца в Киеве, двадцатого выехал в Петербург.

Козаки занялись Печерскою крепостью. Это дело справедливое, их не гнали укреплять Москву, они укрепляли свой родной город; кто же бы работал, как не они? Но Мазепа старался уже поднимать в народе ропот на Петра. Октября двадцатого он вовсе оставил Киев, и как друг его Головин в это время скончался, то, оправдывая свой отъезд, писал он к Головкину, что уехал из сострадания к козакам, которые в одежде, даже в пище претерпевают недостаток и начали роптать.

Наступил новый год, Запорожцы начали его грабежом и убийствами. Еще в прошлом году, чтоб прекратить эти безпорядки, Государь приказал Кошевому Лукьяну Тимофееву отправить несколько тысяч Запорожцев в Польшу, для присоединения к армии Графа Шереметева. Мазепа назначил им в начальники знатного товарища Игнатия Галагана. Ныне снова начались безпорядки: Полтавский Полковник Иван Левенец захватил Запорожца Лебедина, который, разбойничая за Самарою, обобрал Греческий караван; Кошевой Кость грабил берега Буга и зверством ужасал обывателей; два полка Компанейские ходили за ним в

поиски, но безуспешно.

Благодушный етр продолжал ласкать Гетмана. Не смотря на выезд, вопреки Государеву желанию, из Киева, он был приглашен в Жолкиев на военный совет, проводил Светлый праздник с Государем, и потом прислал ему в дар тысячу лошадей, говоря в письме, что из казны многие расходы.

В следствие именного повеления, данного в Киеве, Войнаровский выступил с пятитысячным отрядом в Люблин под начальство Меньшикова; Боур, имея при себе Стародубский полк, взял после четырехнедельной осады Быхов, в котором заперся Польский Генерал Синицкий, передавшийся Шведам.

Между тем Мазепа нашел, что пора ему примириться с народом, его ненавидящим. Он просил Головкина исходатайствовать грамоту, которою Государь удостоверил бы Малороссиян в своем к ним расположении и обещал бы вознаградить, по окончании войны, все их убытки и раззорения. Просьба была выполнена. Государь сверх того подтвердил права и привилегии.

Здесь впервые наши козаки совершили далекий и трудный поход на Север: Полковник Лубенский Судья Кичкаровский с темя тысячами Регистровых пошел усмирять Башкиров и Калмыков в Пензе и Казани. Это был случай в такое смутное время весьма опасный для России и вовсе неожиданный.

На одну из степных ярмарок за Волгою, куда собирались Русские торговать с народами кочующими, привезены были на продажу образа Христианские и кумиры языческие, те и другие работы Русской. Земская полиция была столь неосторожна, что те и другие были выставлены рядом. Башкиры, Калмыки и Русские стали сравнивать; посыпались насмешки, ругательства, началась драка, дошло до кровопролития. Русские были многочисленнее, разогнали кочевых, заплевали, выбросили в грязь и начали топтать кумиры; со всей ярмарки сбежались язычники, и пустили стрелами в зачинщиков,— те разбежались, но многие из них были ранены, а иные легли на месте; начальство захватило многих Башкиров, осудило и перевешало; тогда возник повсеместный бунт, который был укрощен не столько строгостию, сколько кротостию и благоразумием присланных для того военачальников.

Строение Киевопечерской крепости продолжалось; Гетман жаловался Государю на разные обиды козакам; писал к Головкину, что Малороссийское войско, за весну, лето и осень изнурилось, изнемогло на работе, не годится уже ни на какую службу, впало в тяжкие болезни, кормится по монастырям и по дворам подаянием, а лошади отощали от возки дерна, лесу, кирпича и извести.

Государь немедленно приказал распустить козаков по домам.

Гетман по болезни остался в Киеве до двадцать второго Ноября, или не хотел ли он проститься с матерью, которой лишился в том же месяце. Пришел к нему с отрядом Войнаровский; другой наш отряд был над Случью близ Полонного. Тот и другой были Мазепою признаны неспособными к новым походам; Государь приказал им, стоя на местах, охранять границы от неприятеля. Карл собирался вступить в Малороссию. Все войска, кроме трех тысяч в Полонном и в Киеве, стояли в бездействии.

А в Москве между тем разсматривали первый Донос Кочубея на Мазепу и допрашивали в Приказах Монастырском и Преображенском чернеца Никанора, привезшего этот донос.

Иеромонах Спасского Севского монастыря Никанор и чернец Трифилий проходили, в июле месяце, из Киева через Батурин; Мазепа был в отлучке; они сели отдохнуть за городом у Земляного валу; к ним подошел какой-то козак, разспросил кто они, куда идут, откуда, стал выхвалять странноприимство Кочубея и пригласил к нему; чернецы пошли, были введены слугою Иваном Ивановым. Хозяин потолковал обо всем до них касающемся, велел накормить и отвесть особую избу для ночлега. Поутру на другой день они слушали обедню в домовой церкви Кочубея. Жена его, Любовь, подарила им по холсту и по два полотенца; сам он дал в монастырь два рубля на поминовение и ефимок собственно Никанору; чернецы хотели уже пуститься в путь; но Кочубей упросил их еще ночь перебыть. Назавтра позвали в сад Никанора, без товарища, и ввели в палатку; здесь хозяин снова стал распытывать о его роде, и потом перед образом Богородицы спросил: можно ли ему поверить тайну? Никанор поклялся, что не выдаст; тогда Кочубей и жена его стали бранить Гетмана Мазепу, называли блудишком, бездельником, беззаконником. Монах спросил, за что они его так не любят. Они отвечали: за то, что, будучи крестным отцом их дочери, он хотел жениться на ней, получил от них отказ, зазвал ее к себе и изнасиловал. Тут Кочубеева взяла его за руку пошла с ним по саду и сказала:

« Мазепа такой злодей, что хотел и нас погубить. Однажды, быв на именинах у мужа моего, он пенял нам зачем мы не выдали за него дочери. Я отвечала ему: полно тебе коварничать, не довольно тебе, что изнасиловал и развратил ее, ты еще и с нас хочешь снять головы. Ты взводил на меня с мужем, что мы в переписке с Крымом. Нам покойный твой Писарь пересказал, что ты, от имени моего мужа, писал в Крым. Гетман запирался и говорил мне: полно вам врать и взводить лжи на мертвого. Но если б Государь; ехал через Батурин, я бы все пересказала Ему.

Чернецы стали собираться в путь; Кочубей приказал Никанору приехать к нему вместе с Архимандритом, и обещал дать богатый вклад в монастырь, лишь бы не замедлили приездом.

В Севске Никанор сказал Архимандриту о Кочубеевом обещании; но, будучи удержан делами в монастыре, Архимандрит приехал не сам, а прислал к Кочубею с письмом, с хлебами и с просфорами, из которых были выняты частицы во здравие семейства Кочубеев. Никанор прибыл в Батурин двадцать шестого Августа. Мазепа все еще был в Киеве. На другой день пришла из двора Кочубейского козачка и сказала Никанору, что Наказный Гетман приказал ему являться без доклада, однако ж только тогда, когда узнает, что нет гостей, и чтоб каждый раз, когда придет, запирал за собою двери.

Монаха подстрекнуло любопытство; он назавтра не откладывал, явился в тот же день после обеда. Кочубей спросил его, не было ли кого-нибудь на крыльце, когда он входил, и запер ли он двери за собою? Монах отвечал утвердительно. Кочубей начал подробно распрашивать о его роде, племени, чине, прежней жизни; не уверясь, что их не подслушивают, сам обошел все комнаты, и оглядел все двери. Наконец спросил: « можно ли мне поверить тебе тайну? » Никанор обещал ее хранить, хозяин дал ему поцеловать о том крест. В эту минуту вошла и хозяйка с крестом, написанным на дереве. Она плакала и сказала: « как Бог страдал на Кресте за нас, так надобно умереть и нам за Великого Государя.» Все трое присягнули в хранении тайны; тогда Кочубей обявил Никанору, что Гетман Мазепа хочет отложиться от Государя к Ляхам, учинить пакость великую Московскому Государству, пленить Украйну и города Государевы побрать. — Какие города? спросил Никанор. « То я после скажу,» отвечал Кочубей и велел ему ехать в Москву и, не мешкая ни минуты, сказать о том Ивану Алексеевичу Мусину-Пушкину, чтоб успели захватить Мазепу в Киеве, и защитить его Кочубея от Мазепы, который может его убить. Тут дал он Никанору семь червонцев и на наем подвод двенадцать ефимков. Скоро монах был уже в Москве, его взяли под допрос; и все, что я здесь описал, есть слово в слово его показание. Месть ослепляла старого Кочубея. Как он мог поручить столь важное дело, пришлецу, человеку неизвестному, с которым виделся два раза? Это непонятная легкомысленность. К тому же тайный донос!...

Что, если бы, по правам Украинским, Кочубей, имея верные доказательства, письма и свидетелей, как Наказный Гетман, созвал Раду в Батурине, объявил о деле, захватил Мазепу в Киеве, на Раде всенародно сделал бы следствие, и потом, по единогласному суду всех чинов, свергнул с Гетманства единомышленника Лещинского, врага Петра и Украйны? Что, если бы он тогда, как первый сановник в краю, отправил Мазепу в Москву под стражею, со всеми доводами, с изъявлением преданности Государю и с объявлением, что чины и народ ныне приступают к избранию нового Гетмана? Что было бы тогда? Нет сомнения, что Бояре не решились бы Кочубея брать в пытку; сам Головкин признавался, что это было дерзновение. Если бы в Москве и хотели защитить Мазепу его Московские клевреты, Петр не согласился бы наступить без причин на права народные. Он был благодушен.

А тайный донос, не говоря уже о низости, ведет почти всегда донощика к постыдной погибели.

И по всему видно, что его принудила к этому подвигу жена; он изведал участь, которую испытывает почти каждый муж, когда жена его не в доме и семье, а в делах хозяйственных и государственных хочет распоряжаться.

Государь, получив донос, тотчас же со слов Никанора заключил, что Кочубея подвигнула личная злоба за дочь; что Кочубей клеветник мстительный и легкомысленный; что он подучен врагами России, которые подсылали зажигателей, и разбрасывали возмутительные письма, печатнные в Данциге на Русском языке; что они вероятно уговорили ныне и Кочубея на донос, которого следствием будут раздоры, возмущения и междоусобия. Всего более поразило Государя то, что Кочубей не мог найти для доставления доноса своего никого верного и преданного ему, ни родственника, ни приятеля, ни подчиненного, ни слуги, и принужден был избрать прохожего монаха.

Это было в Декабре, по возвращении Государя в Москву из Данцига. Его занимала война, он отложил до времени разследование ложного доноса, и поехал в Польшу.

<<< Назад | Вперед >>>