<<< попередня

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.
ОСНОВЫ ПРАВА И ВНУТРЕННЯЯ ОБЯЗАННОСТЬ УВАЖАТЬ ЭТО ПРАВО

Вряд ли существует какой-либо вопрос, о котором не было бы различных мнений. То же самое можно сказать и о вопросе об основах, о существе права. И, раньше чем приступить к изложению этого вопроса в положительном смысле, мы рассмотрим его с отрицательной стороны и дадим хотя бы мимолетное освещение ложных теорий права.

Одной из самых значительных и наиболее разработанных теорий нашего времени является теория утилитаризма. По этой теории, вовсе не существует твердых основоположений права, незыблемых принципов справедливости, а право и отрицание права (Recht und Unrerht) определяются исключительно соображениями всеобщей пользы.

В этой теории два недостатка, для философии права поистине роковых.

Во-первых, теория эта уничтожает то самое, что составляет жизненный нерв и ядро права и справедливости, а именно — их внутреннюю обязательность; во-вторых, она интересам других. Это — необходимый вывод из предпосылок утилитаризма. Интересы (эгоистические) различных классов, особенно же интересы класса имущего сравнительно с интересами неимущего класса действительно противоречат друг другу. Это видно из последующего. Богатство полезно и приятно даже не столько вследствие обладания материальными благами, сколько вследствие нужды неимущих, — нужды, которая заставляет их служить богатым и работать на них. Ведь если бы все люди были богаты, они, несмотря на это свое богатство, были бы принуждены сами работать на самих себя и по дому, и в поле, то есть лишились бы самого большого преимущества, даваемого богатством в настоящее время. Если, кроме того, принять во внимание, до какой степени большинство людей дорожит своей властью над другими, как оно добивается каких-либо преимуществ перед другими, то мы поймем, как трудно прийти к общему соглашению относительно понятия "всеобщей пользы". Если бы принципы справедливости нужно было выводить только из простых соображений "всеобщей пользы", то понятия справедливости по существу вовсе и не имелось бы. В этом-то пункте утилитаристы и изменяют самим себе.

Они, как и всe, обладающие правосознанием, основывают свою теорию права implicite на предполагаемом существовании внутренне связующих и общезначимых пределов эгоизма; иначе говоря, они признают объективные правовые нормы и вместе с тем открыто отрицают их.

Теория первоначального договора, столь излюбленная когда-то, также отрицает объективные правовые нормы. По этой теории, по существу и принципиально, ничто ни правомерно, ни неправомерно, а правом является то, что люди однажды, по договору, признали таковым. Эту теорию можно считать теперь заброшенной. Ведь каждый поймёт, что если ничто само по себе не правомерно, внутренне не обязательно, то не может быть и внутреннего обязательства уважать и исполнять какие-то договоры, не даёт положительного общезначимого критерия для различия того, что есть право, оттого, что не есть оно.

Утилитарная философия не признает никакой иной природы человека, кроме эмпирической, основной закон которой, — как было показано выше, — эгоизм. Поэтому, исходной точкой утилитарной теории права, должно признать эгоизм, как фактор, имеющий свое право на существование. С этим, впрочем, ещё можно согласиться, потому что всякое право, как мы увидим дальше, основано именно на признании эгоизма. Но если, следуя утилитарной теории, мы станем отрицать существование незыблемых норм, которых должен придерживаться эгоизм отдельной личности, во имя эгоизма же и следуя его собственным требованиям, то придется отрицать и те пределы, которые эгоизм сам себе ставит, и самые основоположения, на которые может опереться система правовых понятий и отношений. Если же это так, то нет иного права, кроме права силы. Не сила, возразят нам утилитаристы, а всеобщая польза должна обосновывать право. Но на каком же основании власть имущий должен вообще заботиться о всеобщей пользе? Вот это-то и есть вопрос, на который утилитаристы не только не отвечают, но по своим принципам и не могут ответить. Но ведь если вопрос о том, что есть право и что не есть право, решать не с точки зрения принципа, то его может разрешить только сила (Gewalt); и тогда власть силы (Macht) — единственный источник права.

Итак, всеобщая польза, возведённая в принцип, не может обосновать внутреннего обязательства; не может она также дать и твердого критерия для различения между тем, что — право и что не есть оно. Как же быть, например, в тех случаях, когда польза и интересы одного общественного класса противоречат пользе и интересам другого общественного класса, или если, по крайней мере, эти классы считают их противоречащими? Следуя принципу утилитаризма, каждый класс и каждая партия с одинаковым правом имеют основание видеть всеобщую пользу в соблюдении интересов своих собственных и в ущерб заключенные в давно прошедшие времена, в какой-то мистической древности.

Другие теоретики, признающие существование правовых норм, дают им ошибочное обоснование. Так, некоторые из них старались, например, основать право человека и внутреннее обязательство уважать его на том базисе, что существует какое-то особое абсолютное свойство индивидуальности человека, то принимая человека за абсолютную "самоцель", то приписывая ему абсолютную свободу; последнего мнения придерживаются преимущественно французы.

Эти теоретики полагают, что, только признавая такое абсолютное качество в индивидууме, можно объяснить святость и неприкосновенность его права. Но это лишь одно недоразумение. Если бы индивидуальности человека был присущ абсолютный характер, то и основному закону индивидуальности — эгоизму — надо было бы приписать тот же абсолютный характер; но ведь это уничтожило бы все внутренно-обязующие пределы эгоизма, то есть именно все основоположения права. Будь это так, то индивидуум считал бы священным и неприкосновенным только своё собственное право, но отнюдь не права других. И выходит так, что эта теория построена на основе, которая сама же себя разрушает. А между тем и от этой теории к истинному пониманию вопроса переход самый короткий и легкий.

Следует только подумать, что ведь приходится обосновывать и оправдывать права человека не перед каким-либо существом, стоящим вне человеческих условий, а перед людьми же; и сразу нам станет ясно, что для этого вовсе не нужно придавать индивидууму какой-то абсолютный характер, а что тут все основано на взаимопризнании. В праве другого мы должны уважать наше собственное право, ибо только под этим условием мы можем, на разумном основании, требовать уважения нашего права со стороны других. Итак, святость и неприкосновенность права вообще ничто иное, как святость и неприкосновенность нашего собственного права, одинакового с правом других, потому что оно основано на взаимном признании.

Самая важная сторона этого вопроса заключается в том, что это признание не зависит от произвола отдельной личности. Человек, сознание которого не отуманено предрассудками, должен, вольно или невольно, признать, что и другие люди по существу такие же как и он, и что единственным последовательным и неизбежным следствием этого является равенство между их и его собственным правом. Правда, каждый склонен делать исключения в пользу самого себя, своей семьи, своего класса, своего народа. Но внутренний голос ему неизбежно подскажет, что другие или не обязаны признавать этих исключений, или же вправе требовать таких же исключений и для себя, а это уничтожает всякие исключения, как таковые. А таким образом неизбежно устанавливается равенство в праве. Равенство в праве основано па одном, равно значимом для всех, элементе в человеческой природе; этот элемент порождает и самое право и сознание права; я разумею способность познавать взаимоотношения, — способность, составляющую атрибут разумного существа. Это и придает праву несомненный, так сказать, математический характер. В основе каждого истинного права лежит уравнение, одинаковость нормы, даже и там, где права различных людей не равны, как мы увидим при обсуждении политических и имущественных прав.

Той же характерной чертой отличается и отношение между правом отдельной личности и правом коллектива. Правом отдельной личности и держится, и уничтожается право вообще. Этому учит нас простая арифметика. Ведь единица (1) кажется бесконечно мала по сравнению с миллионом (1.000.000). Но стоит лишь допустить, что 1 = 0, и весь 1.000.000 превратится в ничто. Точно также обстоит дело и с правом. Если бы общество захотело нарушить право единичной личности, то оно тем самым опрокинуло бы и основу, на которой покоятся внутренно-обязательное правовое сознание и истинно-правовые отношения вообще. Ибо, раз право не уважается по отношению к одному члену общества, то нет разумного основания уважать его в каком-либо другом члене, значит и в совокупности их.

Тут только становится вполне ясна вся неосновательность и ложность теории, желающей вывести право и справедливость только из соображений выгоды и пользы. Такие соображения именно и не могут нормативно влиять на поступки; такие соображения могут лишь указать путь к достижению известной цели, но никогда не послужат основой для каких бы то ни было обязательств. Если бы общие и частные интересы всегда совпадали, то общество могло бы, конечно, добиться безукоризненного правопорядка, основываясь исключительно на утилитарных соображениях. Ибо тогда норма поступков была бы только придатком естественного закона, управляющего каждым отдельным человеком; наклонность совпадала бы с долгом. Фактически же так никогда не бывает. По природе своей каждая отдельная личность скорее склонна попользоваться за счёт других. И отрицать всякий, внутренне связывающий, долг значит безусловно выдать слабого на произвол власть имущих.

Теперь всё зависит от того, как бы по возможности точнее попять, в чем же заключается это внутреннее обязательство. Дело в том, что некоторые теоретики легко смешивают правовое обязательство с обязательством моральным и рассматривают науку права как часть этики; а это явная ошибка *).

Эти теоретики смешивают норму суждения о поступках с побуждением к поступкам. Норма суждения о поступках в большинстве случаев действительно одна и та же в вопросах права и в вопросах морали: все поступки, противоречащие понятию права, неизбежно будут и аморальны; но совсем иначе обстоит дело с побуждением к поступкам. Тут право далеко не совпадает с моралью. Ибо исходной точкой права именно и является признание эгоизма, признание, что эгоизм может и должен существовать. Нельзя, конечно, так сильно подчеркивать эгоистический элемент права, как то делает проф. фон Иеринг в своём — уже упомянутом — труде (стр. 50); он советует даже лучше поступать несправедливо, чем несправедливо страдать*). Но отрицать эгоистический характер права никак нельзя. Право ставит свои требования к человеку не во имя высшего принципа, а — человеческого эгоизма. И поэтому правовая норма является единственной нормой, основанной не на высшей степени понимания, не на понятии а priori, а только па способности человека познавать общие отношения. Этой способности достаточно для того, чтобы понять, что эгоизм отдельной личности имеет право требовать признания со стороны других лишь постольку, поскольку она со своей стороны признаёт эгоизм другого; поэтому равенство между тем, что требуют, и тем, что допускают, должно быть основным условием и нормой обоюдного признания. Право — это равновесие в совокупности эгоизмов.

Итак, право признаёт эгоизм, моральность же, наоборот, отрицает его. И у права, и у моральности одна общая цель; именно ради этой общей цели области-то их и должны быть строго разделены, — не только в теории, но и на практике. Это явственно видно из следующего принципа, общего для права и для морали: жертва не должна бить насильственной, вынужденной.

Насильственно, вынужденно может быть только то, что входит в область права, но не то, что входит в область морали; требовать чего бы то ни было можно от человека только во имя его собственного эгоизма, требовать можно только того, что построено на основе взаимоотношений. Право основано на признании эгоизма отдельного человека. Но именно потому оно и требует от человека одинакового уважения и признания чужих прав; а если человек отказывается признавать их, то право может силой вынудить его признать чужие права. Напротив, то, что выходит за пределы требований справедливости, не должно подлежать никакому принуждению; тут начинается уже область свободы. Принудительная жертва нарушает, с одной стороны, право, а, с другой стороны, искажает самую сущность моральности, которая заключается именно в добровольном, из глубины души вытекающем, побуждении. Поэтому человек часто отказывается от исполнения даже ничтожного требования, если его незаконно к тому принуждают, тогда как добровольно он готов совершить в десять раз большее.

Из этого видно, что право, несмотря на основу свою — эгоизм, всё-таки служит ещё и высшей цели, а именно: оно обеспечивает за человеком нравственную свободу и охраняет его лучшее "Я" от насилий, отмежёвывая границы, в которых можно что-нибудь требовать от человека.

<<< зміст

далі >>>