Правовые отношения отличаются от отношений, исключительно основанных на власти, тем, что они притязают на согласие и одобрение всех и являются внутренне-обязательными для всех. Но, очевидно, что это возможно лишь под условием, чтобы права и притязания всех в принципе признавались одинаковыми. Ведь, если мы установим правовую норму, уже по принципу покровительствующую одним в ущерб другим, то мы никак не можем требовать от этих последних, чтобы они такую правовую норму добровольно признали и считали для себя внутренно-обязательной. При неравенстве в правах можно требовать всеобщего внутреннего соглашения лишь постольку, поскольку оно с логической необходимостью вытекает из нормы, основанной на равенстве. Это очевидно уже заложено в самой природе вещей.
Итак, согласно с выше изложенным обоснованием права, высший принцип справедливости будет гласить так: лишь то право будет настоящим и истинным, лишь то право будет вечно действительным и общепризнанным, которое вытекает из нормы, основанной на равенстве и присуждающей одному ровно столько же, сколько и другому. Каждое же иное право, не вытекающее с логической необходимостью из нормы, основанной на равенстве, — будет допускать привилегии для одних в ущерб другим и неизбежно, рано или поздно, будет признано как отрицание права. Итак, высший принцип справедливости можно кратко формулировать так: в принципе, права всех людей одинаковы; иначе говоря: для всех — мера одна и таже.
Но это ещё не вполне нивелирует людей, потому что противовесом выступает ещё другой высший принцип, вытекающий, как и первый, из сущности права и находящийся с ним в полном согласии.
Этот принцип гласит: Труд и вознаграждение за него должны быть равны. Ибо с правомерной точки зрения нельзя требовать жертвы, то есть труда без соответствующего равноценного вознаграждения. Эти два принципа должны быть исходными точками при определении и обсуждении всех вопросов права.
Но, несмотря на всю очевидность этих основных требовании справедливости, люди далеко не всегда ясно сознают их. Наоборот, мы каждый день видим, как мерят неравной меркой.
Нечего и говорить о прежних временах, когда владение одного человека другими не считалось нарушением права (Unrecht), когда еще совсем не существовало международных правовых отношений, а разногласия решались только силой. Но и теперь, несмотря на большой прогресс в сознании равенства, и теперь ещё требования справедливости не исполняются во всем объёме. Нередко этому противятся частные интересы или эгоизм, как индивидуальный, так и классовой или национальный. Справедливость тоже самое, что беспристрастие. А эгоизм возбуждает в людях пристрастность, и эта пристрастность проявляется не только в желаниях и требованиях людских, но и в их мнениях и убеждениях; эгоизм соблазняет людей не только к бесправным поступкам, но и к ложному суждению о поступках, к невольно ложному суждению об истинных правовых нормах. А это, может быть, самое худшее следствие эгоизма, так как оно придает бесправию внутреннюю силу правового убеждения.
Наша задача заключается именно в том, чтобы как можно точнее определить требования справедливости. С точки зрения справедливости, право человека на самого себя, на свою духовную и физическую индивидуальность должно быть совершенно одинаковым для всех. Все люди, от первого до последнего, имеют равное право на жизнь, на физическую неприкосновенность, на защиту от клеветы и обмана, на свободу. Все с равным правом могут сопротивляться против таких нападений на свою личность. И если это правовое равенство не простая фраза, то общество должно снабдить всех своих членов одинаковыми средствами обороны против нарушения права (Unrecht); другими словами: оскорбление каждого члена общества должно быть осуждаемо и наказываемо одинаково, не взирая ни личность как оскорбителя, так и оскорбленного.
В вышеприведенных случаях неравенство перед законом нельзя объяснить естественным неравенством между людьми, ибо тут ставится вопрос о праве каждого отдельного человека на себя самого, на свою личность, которое несомненно должно быть равным для всех. Равенство людей в этом отношении ничто иное, как равенство их в качестве субъектов права. Если отрицать это равенство, приходится отрицать и всякое право, основанное на разумном взаимопризнании между людьми. Но, несмотря на это, даже и тут люди склонны принимать во внимание не столько ценность человека самого по себе, сколько наоборот ценность, какую придают ему другие и к которой часто приурочивают и его права; а это явно противоречит высшему принципу справедливости. Ещё легче проявляются пристрастие и предрассудок там, где вопрос идёт о правах, не одинаковых для различных людей в виду их природного неравенства и последствий, вытекающих из этого неравенства. Особенно ярко это проявляется в вопросах об имущественных и политических правах. Эти права я буду разбирать в последующих главах; тут же я коснусь лишь одного из частных вопросов о собственности. О нем уже часто высказывалось верное мнение, но ложное мнение всё ещё преобладает; я говорю о праве на собственность земельную.
Частную земельную собственность никогда нельзя мотивировать правовыми принципами. Это мы тут же и должны доказать вкратце.
Допускают, что все люди имеют одинаковое, законное право на землю. Отрицать этого никак нельзя. Ведь невозможно придумать причины, по которой один человек в этом отношении мог бы иметь больше прав на землю, чем другой; иными словами: от природы нет человека, имеющего к земле иное отношение, нежели какое имеют все остальные. Но чем же в таком случае оправдать, что в цивилизованных странах земля почти монополизирована сравнительно немногими частными лицами, тогда как остальная масса народа обездолена в земельном отношении. Правомерного, разумного, выдерживающего критику, оправдания невозможно найти для этого.
Если сказать, что земельная собственность оправдывается обработкой земли, то земля должна была бы принадлежать тому, кто её в данное время обрабатывает; но тогда были бы только землепользователи, а не собственники земли. Или же право собственности определяется работой того человека, который первым захватил землю и обработал её. Но, если этот первый захватчик остался её собственником и после того, как он её обработку передал другому, значит право собственности основано не на труде, а на первом захвате. Это право первого, захватившего землю (jus primi occupantis), и было формально признано некоторыми теоретиками (между прочим и Кантом) *).
*) Знаменательно, что в то время, как такие философы как Кант признавали правомерность частной земельной собственности, многие политико-экономы видели в этой её монополии нарушение прав, хотя и признавали все это в большинстве случаев за нечто необходимое.
Бастиа в своих "Harmonics economiques" цитирует целый ряд таких политико-экономов. Утверждение самого Бастиа, будто земельная рента ничто иное, как обычная плата за труд или же проценты с капитала, затраченного с целью сделать данную землю годной к обработке, — это его утверждение так явно ложно, и обоснование этого утверждения так полно софизмов, что оно даже не заслуживает дальнейшего нашего внимания.
Но ведь всё это простая замена права самым беззастенчивым насилием. Поступая так, нам пришлось бы отказаться от всякого принципиального обоснования права. Теоретики скажут, что, в виду согласия общества и санкционирования им первого захвата собственности, этот последний тоже получает правовой характер. Но, если принять во внимание, что право собственности на некоторую долю земли остается в силе на времена вечные, то становится ясным, что общество вовсе не вправе санкционировать такие права. Бессчетное число поколении вереницей прошло по земле; необозримый ряд будущих поколений ещё впереди; и вдруг одно из этих мимолётных, преходящих поколений присваивает себе право вечно владеть землей, вечно на одном и том же месте остающейся и непреходящей. Необыкновенная своеобразность такой мысли сразу бросается в глаза. Ничто кратковременное, ничто мгновенное, ничто преходящее не может создать вечной нормы. А только такие нормы и представляют собою вечные принципы самого права.
Труд, первый захват и общественная санкция — вот, насколько мне известно, единственные правовые основы для частной земельной собственности. А эти основы, как показано выше, не выдерживают критики. Итак, частная земельная собственность, — если рассматривать этот вопрос с точки зрения разума, а не грубой силы, — обоснована не справедливостью, а целесообразностью; а в прежние времена целесообразность была или считалась единственно возможной основой для обеспечения плодотворной продуктивной обработки земли. Вот почему народная воля во всякое время вправе уничтожить частную земельную собственность, — конечно, под условием вознаграждения владельцев. Народная воля вправе это сделать, несмотря на то, что земельная собственность до сих пор существовала на правовых началах; она вправе это сделать на том же основании, на каком она уничтожила рабство и крепостное право, хотя и оно существовало в течение многих столетий на правовых началах. В наше время столь обычно явление экспроприации в целях общественной пользы; тем менее следует отступать перед экспроприацией, которой требует не только польза, но и справедливость.
Но, скажут мне, ведь тогда государству пришлось бы взять на себя огромную задачу заведывать распределением всей совокупности земли и надзирать за пользованием ею (если и не обрабатывать её самолично с помощью платных работников, что было бы и невозможно, и нежелательно). На это можно ответить, что истинная и прямая задача государства заключается именно в том, чтобы по возможности осуществлять и выявлять в общественной жизни принципы справедливости.
Если бы государство занялось исключительно этой его прямой задачей, оставляя в стороне побочные дела, то оно нашло бы, может быть, и возможность справиться с нею. Сколько сил и средств освободились бы и стали бы годными для употребления, если бы государство поняло свою истинную задачу и исполнило её хотя бы отчасти; если бы оно уничтожило, например, систему взаимного грабежа, обмана и господствования над другими, систему, возбуждающую и поддерживающую неизлечимую язву взаимного недоверия, систему, налагающую на народы неизбежное бремя огромных армий и прочих военных тягот.